| Главная » |
Н.Н.Львов. СВЕТ ВО ТЬМЕ. ОЧЕРКИ ЛЕДЯНОГО ПОХОДА
Вооруженная толпа ворвалась в Зимний Дворец. Министры схвачены и посажены в Петропавловскую крепость. Керенский бежал. Временное правительство пало.
Восемь месяцев шла игра в революцию. Комедия кончилась и началась трагедия - оргия дикая и кровавая...
В Новочеркасске Алексеев рассчитывал найти точку опоры для борьбы с большевизмом. На Дону атаманом был Каледин. Только на Дону офицеры продолжали носить золотые погоны, только здесь отдавалась воинская честь и уважалось звание офицера. Маленький незатопленный островок среди разбушевавшейся стихии...
После взятия Ростова, я поехал в станицу Кавказскую, кубанской области, а оттуда в Кисловодск...
В Кисловодске вы попадали сразу в другой мир. На великолепной террасе курзала масса знакомых из Петербурга и Москвы. Здесь можно било встретить и сановников, и дипломатов, и военных, и светских дам, и знаменитостей императорской сцены, и звезд балета...
Недолго пришлось отдыхать после взятия Ростова. Вновь начались бои. Красные наступали с северо-запада, востока и юга. Среди них стали появляться организованные части: латышские полки, мадьярская кавалерия и отдельные отряды войск кавказской армии, вооруженной массы, хлынувшей с фронта и застрявшей на станциях владикавказской железной дороги и в Ставропольской губернии...
Первым выборным атаманом на Дону был Каледин, доблестный русский генерал, имя которого было связано со славой наших побед в великую войну...
Сладкий яд отравлял не одни низы, но и общественные верхи. Каледин, с его трезвым пониманием, с сознанием долга, был один. Богаевский, его помощник, искренний и пылкий, прозванный донским баяном, был проникнут лиризмом народничества и не понимал и не мог понять, что революция не могла быть иной, чем той, какой она выявилась в большевизме. Вместо мечты своей молодости, он столкнулся с грубой реальностью пугачевщины и все-таки продолжал верить, что можно заговорить зверя словами, верил в осуществимость своей мечты, какой-то другой идеальной революции.
Проходя как-то по городу, я встретил коляску. На козлах рядом с кучером сидел кто-то в необычной лохматой бараньей шапке. Несколько всадников в таких же текинских лохматых шапках ехали сзади. Мне показалось, что я узнал в сидевшем в открытой коляске генерала Корнилова...
Ростов продолжал жить шумной жизнью богатого, торгового центра. Конторы, банки, склады, магазины, нажива и спекуляция /спекуляцией занимались все/. В клубах, в игорных домах азартная игра на многие сотни тысяч. Сорились бешеные деньги. В роскошных залах гостиниц и ресторанах кутящие компании, разряженные женщины. Увеселения, как никогда. Кинематографы, театры, концерты, ночные притоны...
В Ольгинской станице к нам присоединился И.А.Родионов, пришедший пешком из Новочеркасска. Мы сменили сани на подводу, Иван Александрович купил вороного коня, и мы тройкой, парой в дышле и киргизенок на пристяжке, вчетвером на телеге двинулись в путь...
Обоз растянулся табором по лощине на скате пологого бугра. Холодный, резкий норд-ост, мучивший нас ранним утром в пути, сменился мягким дыханьем теплого воздуха...
В Лежанке мы простояли несколько дней в ожидании подхода казаков с походным атаманом Поповым. Но Попов отказался идти с нами, и тогда было принято решение двигаться на Кубань...
Обоз назывался почему-то у нас «главными силами», тогда как он являлся главною обузою для армии. Нужно было охранять его, ждать лишнее время на переездах у железных дорог и при переправах через реки, заботиться о его прикрытии, когда войска уходили вперед. Обоз являлся серьезным тормазом для боевых операций...
Путь, который избрал Корнилов, был нелегкий путь. Нам предстояло перейти через полотно железнодорожной линии Кавказская-Екатеринодар, находившейся в руках большевиков, переправляться через большие реки Кубань и Лабу и ряд мелких, идти все время с боями, обороняясь и в арьергарде, и передовыми частями от наседавших со всех сторон большевиков, а за Кубанью, вступив в Майкопский район, столкнуться с партизанской войной с засадами, с нападением из камышей, из садов, из-за угла у околицы при выезде из селения...
За выступлением обоза из селения нужно было внимательно следить, так как вас не успевали уведомлять о времени выступления. С раннего утра, когда еще совсем темно, то и дело выбегаешь на крылечко и прислушиваешься, не слышно ли лая собак, всегда сопровождавшего выход из селенья нашего поезда. Опоздать было нельзя: это значило бы остаться одним в оставленном селении и быть захваченным большевиками...
Длинный поезд наших повозок далеко растянулся по дороге. Уныло было кругом. Серые, мертвые поля, обнаженные от снега, мертвые, темные кусты и деревья. Тусклое, серое небо...
Мы долго стояли на высоком нагорном берегу. Внизу быстро катили мутные воды, вздувшаяся от половодья речка. У моста скопились повозки и медленно одна за одной перебрались по досчатому мостовому настилу на ту сторону...
Печально и уныло в горах. Туман висит в воздухе и мелкими каплями моросит дождь. Холодная сырость ощущается всем телом. Нельзя укрыться от нее. Она проникает за воротник, в рукава, под одеяло...
С утра моросил холодный дождь. Туман то густой, облачной пеленой, то прозрачной дымкой обволакивал всю окрестность. Сквозь туман проглядывали темные очертания кривых, изогнутых стволов и сучьев дубняка, темнелся косогор, торчащие на нем кусты, тут и там стога сена...
Мы простояли три дня в станице Калужской. После радостного возбуждения при первом получении известия о победах, жизнь потекла своим обычным ходом, как всегда на стоянках...
В Калужской я встретился с моим школьным товарищем К. Он случайно узнал, что я лежу больной, и зашел меня навестить...
Знакомо ли вам чувство победы? О, какое это радостное чувство. Въезжаешь в селение, занятое с боя. На площади русское знамя, где вчера торчала красная тряпка. Усталости, как не бывало, оживленные рассказы, веселые лица. Вот мальчик кадет перелезает через плетень и, завидев нас, весело машет рукою...
Я разыскал своих на околице Ново-Дмитриевской станицы. Я застал всех их в сборе. На столе стояла миска с дымящимися щами. Каждый деревянной ложкой черпал горячий суп и закусывал ломтем хлеба. И тут же за едой они рассказали, как они переправлялись на крупе лошадей через бурлящий поток. Через тот же поток мы переехали уже на третий день, когда воды спали, и то нам приходилось ехать по мосту, затопленному почти выше перил...
Моросил мелкий дождь, когда рано утром мы вышли из Ново-Дмитриевской станицы. Широкая, однообразная равнина. Мелкий кустарник. Тут и там группы больших дерев. В отдалении двигалась конница. Это уже была длинная линия, протянувшаяся по горизонту...
Я сходил и нанял подводу у казака Андрея. Он сам и повез нас на своей тройке лошадей...
Наступила тусклая, туманная ночь. Лунный свет едва мерцал во мгле. Мы въехали в болотистую местность, в плавни, раскинутые вдоль берегов Кубани. Заросли мелкого кустарника, местами высокий камыш, дорога среди кочек, рытвин и болотистых луж...
Огромный табор на зеленом лугу. Был ясный весенний день. Солнечный свет разлит в голубом небе, и по всей зелени широкого луга, и по голубоватой дали, где отчетливо вырисовываются очертания гор и снежные вершины...
В Елизаветинской нам отвели помещение в белой хатке в глубине двора, среди фруктового сада. Занятая нами комната с гладко выкрашенным в желтую краску полом и выбеленными стенами, была убрана с той особенной опрятностью, какою отличаются кубанские станицы...
Я встал рано утром. В комнате было темно. На темных стенах лишь ясно выделялись окна: в них светилась бледная утренняя заря...
Армия оторвалась от Екатеринодара и ночным переходом из Елизаветинской станицы двинулась в путь...
Мы въехали на широкий двор. Посреди колодезь, обложенный камнем. Белая хата под черепицей. Ряд надворных построек. Скирды сена и соломы. Все убрано, везде подметено. Гуси чинно расхаживают, точно по гладкому полу...
В Дядьковской вся пехота была посажена на подводы. Мы быстро стали продвигаться вперед, делая переходы по 60 и 70 верст днем и ночью. Путь наш лежал на станицу Журавскую, где еще в начале марта у нас был бой с большевиками...
Степь ярко зеленела. Это уже не серая, унылая, мертвая степь. На дороге вместо грязи густые облака пыли во всю длину нашего поезда. Кругом, насколько можно было окинуть взглядом, колышущееся волнами, точно безбрежный разлив, степное пространство. И ничего, кроме синего неба и степной травы. Необозримая гладь...
Буксирный пароход тянул за собой на канате большую баржу. Бар;а переполнена. На палубе разместились люди в шинелях, в военных фуражках, в казачьих папахах, кто в накинутой бурке, кто в одной рубахе, сидели, скучившись, стояли, толкались, пробираясь в толпе; раненые лежали в носилках...
Офицерский полк был отпущен в Новочеркасск на отдых, и я жил с двумя сыновьями у Татьяны Ивановны, матери Гриши, чернецовского партизана, раненого в нашем походе...
