Мы въехали на широкий двор. Посреди колодезь, обложенный камнем. Белая хата под черепицей. Ряд надворных построек. Скирды сена и соломы. Все убрано, везде подметено. Гуси чинно расхаживают, точно по гладкому полу.

Просторная комната, куда мы вошли, поражала белизной стен, яркостью окраски желтого пола. Мы, запыленные и загрязненные в дорого, вносили в эту опрятно убранную комнату пыль и грязь. Неловко было ступать по блестящему, точно воском натертому, полу. И хозяева были под стать своему жилищу.

Крупный, дородный старик с типичным хохлацким лицом, без бороды, с вниз опущенными седыми усами, и его жена, маленькая опрятная старушка, в черном платье, приветливо встретили нас.

Я разглядывал комнату. Золоченые ризы икон, одна под другой, занимали весь передний угол. По стенам портреты Наследника Цесаревича Алексея Николаевича и Государя Императора, лубочные картины кавказской войны и какая-то темная гравюра на пожелтевшей бумаге. Я подошел и разглядел ее.

Под дубом изображен запорожец. Пика прислонена к дереву, изогнутая сабля на коленях. Конь с лебединой шеей как будто скачет. Запорожец, сидя под дубом, играет на бандуре.

Старик объяснил мне, что картина эта его деда, а дед на Кубань пришел из Запорожья. На стене висела изогнутая турецкая сабля, обделанная серебром.

«А это чья сабля?» - «Сабля эта турки» - растолковал старый казак. «Дед на дочери турки женился. А турка был здесь за начальника, место было его, и колодезь при нем был, и камней выложен . Турка в нашу веру перешел».

Старик принес большой жбан водки, которую он называл горилкой, налил нам по стаканчику, сам выпил с нами и обтер свои густые усы рукавом.

Я стал расспрашивать его про старые времена. Старик помнил, еще своего деда. Помер дед ста пяти лет. От деда слыхал он, как селились на Кубани казаки-запорожцы.

«Екатерина позвала их» - объяснял старый казак. Говорил он с малороссийским выговором. - «Диты мои! Идите ко мне на Кубань, и вся земля, буде ваша вичная и потомственная».

«Потомственная» - наставительно повторил он. «И диды служили верно государыни, а после государям служили. И батько мой служил, и я, и сыны мои. И все казаки служили по совести и по присяге. А земля была наша потомственная, как заказала Екатерина».

Рассказал старый казак, как умирал его дед. До самых последних дней ходил на ногах и только работу уже никакую не исполнил. Носил белую рубаху и шаровары белые, и сам был с белыми волосами.

По утру говорит он моей матери: «Куда Петро уехал?» - А Петро, отец мой, уехал в лес дров нарубать.- «Я сегодня умирать буду» - говорит дед, а мать ему не верит: ходит по комнате, а говорит, что умрет. Помолился Богу, лег в постель и велит всех позвать. Отец вернулся из леса, и всех, и меня позвали, а я еще тогда малым был, как мой внученок.

Дед крестит всех и прощается. На мою голову руку положил, а отца наставляет страх Божий иметь, начальникам повиноваться, старших уважать и не обижать младших. Мы на колени встали. Дед перекрестился и отошел».

Вот он быт, о котором так много говорил Родионов. «Для народа устав нужен; без устава русский человек пропал».

Где теперь этот старый казак из Дядьковской? Цела ли его белая хата и колодезь, выложенный камнем? Висит ли на стене картина запорожца и турецкая сабля, обделанная в серебро? Рассказывает ли старый дед своим внукам про Екатерину, наставляет ли их?

Или все сгинуло с лица земли, все пошло прахом? И внуки так и не будут знать, как жили и умирали их деды.

«Да здравствует международный пролетариат», «Да здравствует 3-й интернационал». «Да здравствует социализм» - красными буквами на плакатах в городском саду Екатеринодара, на том самом месте, куда на памяти еще живущих людей пришли казаки из Запорожья и на берегу Кубани заложили город «дар Екатерины».

«Дети мои! Идите ко мне на Кубань, и вся земля будет ваша, вечная и потомственная», говорил старый казак в Дядьковской.

«Пролетариат, интернационал, социализм», ревела толпа на Красной улице Екатеринодара и двигалась шутовская процессия, надругаясь над прахом генерала Корнилова.