Моросил мелкий дождь, когда рано утром мы вышли из Ново-Дмитриевской станицы. Широкая, однообразная равнина. Мелкий кустарник. Тут и там группы больших дерев. В отдалении двигалась конница. Это уже была длинная линия, протянувшаяся по горизонту.

Мы знали, что предстоит штурм Екатеринодара. И при виде этой многочисленной конницы, двигавшейся в отдалении, уверенность крепла в своих силах. Екатеринодар будет взят.

Обоз продвигался медленно, с частыми остановками. Шел бой перед станицей Георгие-Афипской. Оттуда на Екатеринодар тянулась каменная дамба и железнодорожный мост через Кубань.

Как обычно, в обозе ходили слухи то тревожные, что наступление наше оборвалось, то напротив, что большевики обойдены и бой идет в улицах станицы. Остановка обоза отчего-то долго задержалась. Потом был дан приказ двигаться как можно скорее. Мы тронулись на рысях длинной цепью по луговине.

Впервые показалась высокая насыпь железной дороги. Видно было, как голова обоза подымалась наверх, перекидывалась и скрывалась за насыпью. Мы уже ехали во всю скачь.

Направо совсем близко от дороги за копною сена стояло орудие с высоко поднятым дулом. Вокруг орудия несколько человек-артиллеристов держались наготове.

Из-за деревьев вдали показался дымок. И тотчас из нашего орудия раздался резкий, металлический звук выстрела. И от этого выстрела, как от удара бича, лошади понеслись еще быстрее. Миновали лесок. На далеком протяжении стала видна каменная дамба и в конце надвигающийся на нас в клубах дыма бронированный поезд. Снаряд один, другой, третий разорвались в нескольких саженях от нас. Под колесами застучали камни.

Мы выкатились на железнодорожную насыпь. Толчки раз, два на рельсах, и мы покатились вниз по ту сторону насыпи. Вдоль полотна дороги, укрывшись за насыпью, лежала цепь наших стрелков. Орудийные выстрелы, разрывы снарядов, треск ружейной стрельбы.

Через мост. В глубине, в обрывистых берегах речка. Обозные повозки вкатываются в улицу станицы и скрываются за поворотом среди садов.

Отряд кавалерии, как мы узнали после, не выполнил данного ему поручения; полотно железной дороги осталось невзорванным, и бронированный поезд мог перерезать нам путь. Он был остановлен огнем нашей артиллерии.

Обоз счастливо успел проскочить, но мне 3. сказал, что офицерский полк понес потери. Я долго ходил по улицам станицы, разыскивая расположение нашей роты. Случайно я зашел в одну хату. В комнатке, как будто никого не было, полный беспорядок, все перевернуто вверх дном.

Сундуки с открытыми крышками, валялось на полу тряпье, разломанный пустой шкап, разбросана побитая посуда. С постели кто-то поднялся. В темноте нельзя было разобрать. Приглядевшись, я узнал капитана Займе. Осунувшееся лицо. Глаза воспаленные.

- «Что с вами, капитан?» - «Да так, что-то нездоровится», ответил он, стараясь показаться бодрым. «А это что?» - «Эх, разбойники, что понаделали».

Я думал, что это работа большевиков. Оказалось, наши мародеры разгромили хозяйское добро. Капитан Займе, угрожая револьвером, разогнал их. Он был в сумрачном настроении.

Утром пришлось выдержать тяжелый бой. Колонна наша запоздала. И вместо того, чтобы подойти к станице в темноте, оказалась перед железнодорожной насыпью на рассвете. Большевики увидели и открыли огонь. Подошел бронированный поезд.

По тону, которым говорил капитан, мне показалось, что он скрывает что-то от меня. Мне было страшно спросить. «Ваши целы» — сказал капитан. «Младший заболел что-то, лежит в околодке. А наши еще не пришли. Нужно послать им перекусить» - добавил он, все так же сумрачно вставая и подходя к окну, где лежала на подоконнике жареная курица и каравай хлеба.

Оконные стекла задрожали в комнате. Где-то поблизости разорвался снаряд. Я вышел на улицу и пошел отыскивать перевязочный пункт. Обстрел станицы продолжался. То тут, то там раздавались разрывы. Жители прятались в домах.

На улице изредка встречались прохожие. Я прошел мимо убитой лошади, валявшейся с закинутой головой. Кто-то указал мне дом, где помещался околодок. Я направился туда.

Трах! - раздалось за несколько домов от меня. Как будто сверкнула молния, и клубы дыма показались среди деревьев, в глубине двора. Люди выбежали из хаты. Пламя охватило стог сена.

Дом, где помещался перевязочный пункт, был совсем недалеко. Я вошел. Во дворе стояли и сидели раненые, в куче были сложены кровати, скамьи, столы, вынесенные из дома; у открытой двери ведро, забрызганное кровью, брошены окровавленные тряпки марли.

В низкой передней на глиняном полу один возле другого прижались раненые. Лицо одного мне бросилось в глаза - мужественное, молодое, Усы выбриты. Резкие очертания сжатых губ и сосредоточенный взгляд. Рука положена на согнутое колено. Он, видимо, превозмогал нестерпимую боль. Стонов не было. Он молча ждал своей очереди, В следующей комнате, откуда была вынесена вся мебель, стояли посередине два сдвинутые стола.

На столе лежало оголенное, темно-бронзовое тело. Босые ноги выступали с грязными пальцами вверх, за конец стола. Доктор, в белом фартуке, с засученными рукавами, нагнувшись, ощупывал пальцами вздутый живот. Две сестры, в белых передниках, поддерживали раненого.

«Проходите в следующую комнату» - сказала сестра. «Ваш больной там». Следующая комната была совсем тесная конурка. На полу лежали вповалку трое, на разостланных одеялах. Воздух был спертый. Нечем было дохнуть. Я увидел моего мальчика. Он лежал нераздетый, в шинели, свернувшись и подложив руку под голову.

Он повернулся ко мне лицом. Щеки пылали, и взгляд был какой- то жалкий, робкий. Увидав меня, он улыбнулся. Улыбка была та же детская. Боже, как было тяжело видеть его в таком положении.

«Пить хочется.», сказал он. Я принес ему кружку воды. Он, приподнявшись, выпил. Оставлять его в лазарете я не хотел. Я уговорил его пойти со мною и решил везти его в своей подводе.

Он приподнялся, взял свою винтовку, стоявшую в углу; ступая своими тяжелыми солдатскими сапогами, пошел за мной; мы вышли из дома. На улице клубился дым между деревьями на месте пожара. Весь день, до позднего вечера, станица находилась под обстрелом.