В Лежанке мы простояли несколько дней в ожидании подхода казаков с походным атаманом Поповым. Но Попов отказался идти с нами, и тогда было принято решение двигаться на Кубань.

Обыкновенно мы делали переход днем верст 30-40 и останавливались на ночлег с тем, чтобы с утра вновь подняться в путь до следующей остановки, но в Веселом, куда мы приехали под вечер, был дан приказ трогаться ночным переходом.

Мы знали, что нам предстоит трудный переезд через полотно железной дороги из Ростова на Тихорецкую. На этом пути нас караулили броневые поезда. Настроение было тревожное, когда вечером мы выезжали из Веселого.

Днем пригревало солнце, ночью было нестерпимо холодно. Даже под одеялом мерзли ноги и трудно было согреть костеневшие пальцы

Курить было запрещено, запрещено громко разговаривать. Прижавшись вчетвером, мы молча ехали в ношей телеге. Луна не светила и в полной темноте лишь звезды горели в морозном воздухе, своими блесками как бы усиливая окружающий холодный мрак. Повозки двигались одна за одной, стуча колесами по мерзлой земле.

«Стой» - прокричал кто-то. Всадник вдруг выделился из темноты рядом с нами. Мы остановились, а передовые повозки продолжали ехать все дальше и дальше; слышен был стук колес удаляющегося от нас обоза. Мы сбились с дороги и проехали куда-то далеко в сторону. Всадник поскакал вперед остановить и вернуть обратно оторвавшийся от нас обоз.

Куда же ехать? До рассвета нам нужно было перейти железнодорожный путь. Сбившись, мы потеряли время и сами не знали, найдем ли дорогу. Повернули обратно. Вот в темноте показались огни какого-то хутора. Тот ли, откуда мы выехали или опять заблудились? Было жутко чувствовать себя потерянным в ночном мраке. Холод охватывал и лицо, и ноги, и руки; холод ощущался в спине под меховой курткой. Я слез с повозки, нащупывая в темноте землю, и прошел в ближайшую избу. Она была битком набита народом. Кто стоял, кто скорчившись сидел, а кто и уснул, растянувшись на полу.

Тускло горела висячая лампа. Было дурно от табачного дыма и от дыхания людей, набившихся в комнату. «Обоз уехал Бог знает куда. Жди теперь, когда он вернется» - сказал чей-то грубый голос. «Эдак они всех нас подведут».

Кто-то ругал тех, кто должен был стоять на перекрестках и указывать путь.

В комнате было темно, клонило ко сну, глаза сами собой смыкались. Качнешься в сторону, подымешь голову, и опять охватывает дремота. Встрепенешься вдруг от тревоги. Страшно пропасть, сидя здесь в этой комнате, а выходить не хочется из тепла опять на холод.

Сон на ногах у стены в забытье в душной комнате был мучителен. Сколько я простоял в хате? был ли это час, два или минут двадцать - тридцать? Я очнулся от движенья и толкотни, поднявшейся в комнате. Из раскрытой двери дунуло холодом. Все выходили в темноту на улицу. Я отыскал своих, уселись в повозки и тронулись. Всадник указывал нам путь.

Во время войны при боевых действиях, равно как и в походе, весь вопрос заключается в том, чтобы, сохранив всю напряженность воли, преодолеть усталость физическую и моральную такую, что человек готов свалиться с ног, глаза сами собой смыкаются, мысль застывает. Все равно, чтобы ни случилось, лишь бы не делать усилий и уснуть хоть на мгновенье.

Один боевой офицер рассказывал мне, как во время ночного перехода он, не спав несколько ночей подряд, идя во главе роты, вдруг заснул стоя, и вся рота сзади него остановилась. Он очнулся; те, кто шел впереди, скрылись, шагов не было слышно.

Перед ним две дороги расходились. Его охватил ужас. Он бегом повел своих людей и, к счастью, попал на правильный путь.

То, что пережил этот офицер, пришлось и нам пережить в ночном переходе из хутора Веселого. Обоз наш, сбившийся с пути, проехал в сторону по направлению к станции Павловке. Он не доехал всего 2-3 версты. Огни уже были видны. Еще несколько минут и весь обоз без охраны боевых частей прямо попал бы в руки большевиков.

Нас спас счастливый случай. Нет, спасло нас то, что среди наших людей была вот та напряженность воли, которая одна только спасает из тысячи случаев. Кто-то, кто не свалился от усталости и не спал, остановил обоз и повернул его обратно и то, что должно было послужить к нашей гибели, оказалось в нашу пользу.

Шум колес от приближающегося обоза был услышан на станции. По телефону затребованы боевые поезда. Большевики готовились встретить нас в Павловке и открыли нам путь у разъезда в станице Ново-Улешковской.

Уже стало светать, когда мы подъехали к косогору. От косогора спускалась лощина. Внизу тянулось длинное болото, покрытое высокими зарослями камыша. По топи была устроена плотина из жердей, прикрытых камышевым настилом. Повозки скучились возле гати и медленно одна за другой переправлялись на ту сторону.

Было холодно. Солнце еще не грело. Земля была покрыта белым инеем. Кто-то притащил из ближайшего хутора старую солому и навоз. Зажгли костер. Густой белый дым поднимался кверху и пламя то вспыхивало, то пропадало в дыму. Около костра жались люди, отогревая свои замерзшие руки.

Одна из телег провалилась на мосту. Приходилось ее вытаскивать. Опять задержка! А солнце поднималось все выше и выше. Наконец повозку вытащили, исправили гать, застлав ее нарубленным камышем. Обоз тронулся, медленно спускаясь с бугра и колыхаясь по мягкому настилу гати, переезжал и вытягивался в гору на том берегу.

Наша повозка переехала через гать и затем покатилась по гладкой убитой дороге. Лошади бежали рысью в гору. Мы спешили доехать как можно скорей. Конные разъезды подгоняли наших возчиков.

Переезд должен был совершиться в темноте, чтобы нас не могли заметить из ближайшей сторожки. А солнце уже ярко светит. Видна насыпь и телеграфные столбы. Обоз мчится и влетает с грохотом в улицу станицы.

Было воскресенье. У домов на заваленках сидели разодетые по праздничному станичники. На базарной площади толпа, в ярких цветах разряженные женщины, казаки в черкессках с галунами, в папахах с красным верхом.

Звон церковного колокола разносился над всей этой пестрой толпой между рядами лавок, на площади возле церковной ограды.

И странно было видеть этот праздничный люд, здоровый, рослый, с любопытством оглядывавший нас, едущих прижавшись по трое и четверо на повозках по базарной площади.

«По роже видно, что большевик» - сказал угрюмо Ал. Ив., у называя на рыжего малого, который, глядя на нас, ухмылялся, полузгивая семячки, отплевывая шелуху. И опять как-то остро почувствовалось: «Кому мы нужны»?

Всю ночь мы промучились, иззябли, бока болят от тряски по мерзлой земле. А здесь, в каких-нибудь ста верстах от Ростова, где теперь идет кровавая расправа над беззащитными людьми, другие люди, тоже русские, все так же справляют праздник; рядятся женщины, веселятся молодые казаки и нет им никакого дела до нас, захватят ли нас броневые поезда, зарубят ли и расстреляют большевики, погибнет ли генерал Корнилов.

Мы шли освобождать Екатеринодар. Мы возлагали надежды, а встретила годную безучастность, как и на Дону.

Мы переехали мост через речку и поднялись далее в гору к железнодорожной будке у переезда. Возле будки стоял генерал Корнилов и офицеры штаба; генерал Марков в своей белой лохматой папахе, по которой издали можно было его узнать, как всегда подвижный, на ходу поздоровался с нами, быстро переходя дорогу.

На пригорке расположился вдоль дороги офицерский полк. Я увидел своих после тяжелого ночного перехода. Они говорили, что ничуть не устали. «Мы привыкли, все равно, что на охоте», сказал младший - это после 40 верст в ночную темь при стуже, от которой я насквозь продрог. Долина ровным скатом спускалась на далекое пространство. То тут, то там отдельные группы деревьев и внизу роща с ее серыми зимними сучьями.

Направо речка быстро катила свои воды под мостом, а по ту сторону красивые здания мельницы и в садах белые хаты станицы. Круто поднимался другой берег. В нем была видна глубокая выемка, видны были телеграфные столбы и далеко белая будка.

Но вот возле будки показался черный дымок и вслед из-за бугра на выемке выдвинулся черной точкой паровоз. Раздался резкий орудийный выстрел в утреннем морозном воздухе и граната ударила в черную землю пахоти в саженях 200 от нас. Опять удар и опять граната высоко подняла кверху столб черной пыли и дыма.

Офицерский полк поднялся с привала и заколыхались штыки. Повозки тронулись все быстрее и быстрее по дороге.

С нашей стороны, откуда не было видно, тоже прогремел орудийный выстрел, другой, третий - и оттуда, где остановился в выемке поезд, неслись ответные удары. Мы отъехали уже далеко, но картина артиллерийского боя была перед нашими глазами.

В бинокль можно было хорошо разглядеть паровоз, стоявший на бугре, и ряд вагонов на повороте у выемки. Можно было видеть и разрывы снарядов. Один упал перед самым паровозом. Показались клубы черного дыма; поезд откатился назад, скрылся за бугор, и только черный дым, стелящийся по ветру, указывал на его быстрой отход.

Солнце поднялось над горизонтом. Скользящие, утренние лучи освещали широкую серую долину с искрящейся в солнечном сиянии водной поверхностью голубой речки.

Мы сделали тяжелый ночной переход, но несмотря на усталость, приходилось спешить все вперед, чтобы как можно дальше отойти от железной дороги.

Мы въехали в Кубанскую область. Селения и хутора, встречавшиеся нам на пути, резко отличались своими белыми хатами и ярко-красными черепичными крышами от донских солений с их досчатыми серыми строеньями. Мы проехали, не останавливаясь, одно селение только в следующем небольшом поселке мы сделали привал.

Отыскивая, где бы остановиться и поесть, я зашел в белую меленькую хату на задворках среди огорода. Открыв дверь, я увидел старушку и с ней маленькую девочку. Больше никого не было в комнате. Жили ли они вдвоем в маленькой хатке или другие ушли из дома, я не мог узнать. Старушка была глухая, а девочка оказалась такой запуганной при виде чужих людей, вошедших к ним с ружьями, что ничего не могла ответить. Старушка оказалась очень ласковой, сейчас же принесла нам сдобных пышек и сладкие печенья.

Что думала она о нас? Добрые мы или злые люди, куда едем, зачем - она не знала, но накормив нас, дав нам напиться чаю, когда мы отъезжали от нее, она вышла на крыльцо и так же молча начала крестить нас своею костлявою, старческою рукою, и было что-то глубоко трогательное в этом крестном знамении, которым провожала проезжих людей эта старушка, оглохшая и молчаливая.

К соседней хате подъехал казак на вороном коне, быстро соскочил с седла, вошел в избу и через короткий срок вышел оттуда уже с винтовкою за плечами.

За ним вышла жена с маленькими детьми провожать его в отъезд. Это был первый кубанец доброволец, которого я видел в нашей армии. Он простился с детьми, с женою, лихо вскочил в седло, потом еще раз протянул ей руку и поскакал на своем вороном коне.

Обоз наш тронулся дальше. Уже вторые сутки мы были в непрерывном пути, продрогли, на привале не успели отдохнуть, но нужно было спешить.