(Начало см. здесь).

"Неизвестно, что стало с Трехречьем после Второй мировой войны..."

8-го августа 1945 года Красная армия перешла границу Западной (не считая Северной и Восточной) Маньчжурии у города Маньчжурия к линии Китайской Восточной железной дороги (сокр. К.В.Ж.Д.) и вторая группа много южнее, вторгнувшись в степи Южной Барги. Но это особые темы и к нашему изложению событий не относятся.

На всей Территории Трехречья только в Драгоценке стояла японская рота, в составе которой было 120-140 штыков. Назначение ее было чисто локальное - охрана японской Военной Миссии, японской жандармерии и полицейского управления Трехречья от возможного партизанского налета красных в мирное время. По Аргуни, на границеТрехречья и CОВ.Союза стояли редкие японские дозоры, назначение которых было наблюдать за положением за Аргунью и доносить обо всем в Драгоценку. Никаких укреплений и даже простых укрытий по границе не было. Поэтому на Трехречье направлены были крайне незначительные части Красной армии. Максимум два батальона пехоты и несколько сотен конников. Японские дозоры, согласно предписанию, отошли на водораздел между реками Аргунь и Хаул, затем на следующий - между рекамиХаул и Дербул, все время сообщая по радио о продвижении противника в Драгоценку. С реки Хаул все дозоры сошлись в Драгоценке и вместе со всеми японскими учреждениями, под охраной японского гарнизона Драгоценки (1 рота) отступили на восток. (См. в плане путь их отступления, отмеченный пунктиром). В это время в Дайларе шли жестокие уличные бои (3 дня).

Население Трехречья ничего не знало о начале военных действий - ни газет, ни радио, ни телефонов ни у кого не было, - но начальник японской Военной миссии в Драгоценке (в чине полковника) по своему телефону предупредил полицейских-японцев на мостах, а через них и все население о грозящей им опасности. Своим же русским сотрудникам японские военные власти раздали все наличные деньги в Драгоценке, изъяв их из Военной миссии, из банка, из коммерческих предприятий, и снабдили еще удостоверениями - визами Военной миссии, дающими право свободного передвижения по стране при любых обстоятельствах. Такие визы ни городская полиция, ни поселковая, ни железнодорожная не имела права брать в руки. Они могли только читать их в руках владельца, причем почтительно став в положение "смирно". На этих визах стояла печать "Военной Миссии" с хризантемой - Императорский герб Японии. Эх! Если бы наша "прогрессивная антелигенция" до революции так же бы относилась к Двуглавому Орлу.

Многие русские воспользовались визами и ушли за Хинган, а затем через Великую Китайскую стену в зону, оккупированную американцами. Имена некоторых из них за последние двенадцать лет я встречал на страницах газет "Новое Русское Слово" и "Русская Жизнь". Самовольно называть их не смею, ибо не имею на то их согласия. Укажу только на скончавшегося в Австралии полковника японской службы Косова, участника боев на Хасан-голе в 1939 году.

Итак, я остановился на том моменте, когда японцы качали отходить на восток из Драгоценки. Шли они на Верх Ургу и далее к японскому поселку Айкан, к незаконченному туннелю. Под свою охрану и вместе с собой они взяли станичного атамана Трехречья Леонида Сергеева и его супругу. Атаман Сергеев пользовался общим доверием и уважением всех жителей Трехреченской станицы. С японцами он умел держать себя, не роняя русского достоинства. Японцы же с почтением относились к нему и никто из них ни разу не позволил себе задеть самолюбие казачьего офицера. Вообще японские офицеры держали себя очень корректно с казаками. Отвлекусь от темы и приведу два примера.

В день св.Алексея Божьего человека в 1937 г. был парад в Драгоценке, а потом джигитовка и банкет у начальника Миссии. На параде японский полковник подошел к пожилому казаку и спросил, где он получил три георгиевских креста.

- На Русско-Япопской войне, ваш., высок... благор...

Японский полковник протянул руку казаку, пожал его руку и сказал:

-    Марадец! Кхароший сардат (японцы не выговаривают буквы л).

Во время банкета начальник подозвал одного из своих офицеров и что-то приказал ему. Через короткое время офицер привел того же казака. Начальник налил полный стакан водки и, обращаясь ко всем, произнес:

-    Кхароший сардат всегда доржен поручать честь, - а казаку:

-    Пей и садись рядом.

Второй случай:

Начальник японской Военной миссии генерал Янагита пригласил к себе генерала Сычева (казак) и предложил ему возглавить Бюро по делам Российских эмигрантов (организация если не совсем темная, то с темными углами).

Сычев встал и ответил:

"Ваше превосходительство, я в дураки без карт не играю".

Встал и японский генерал. Молча кивнул головой и вышел из кабинета.

Сычев жил рядом с нами, через забор. Отец дружил с ним.

-    Что будет теперь? В подвал жандармерии? И кости ломать будут? - спрашивал Сычев у отца.

Почти месяц прошел спокойно. Однажды к ген.Сычеву пришел майор (обратите внимание - не подпоручик) из Военной миссии и вручил ему визу и билет в Шанхай, а на словах передал, что возвращаться в Харбин он не имеет права. Семью ген.Сычева никто не трогал. Все члены ее продолжали жить и работать по-прежнему. Позднее все уехали в Шанхай.

Интересно было бы знать, что сделал бы генерал Н.К.В.Д., если был бы на месте ген.Янагита.

Возвращаюсь к прерванному повествованию.

Отступающий отряд японцев и русских в поселке Верх Урга пересел на свежие подводы, отряженные поселковым атаманом. Рота японцев шла пешком со своими двуколками и в подводах не нуждалась. Здесь следует заметить, что казаки, получая наряд на подводу, редко ездили сами. Обычно отправляли своих младших сыновей - мальчиков лет 12-15- Это же казачата, а не городские дети. Что ему стоит проехать сорок верст, переночевать и возвратиться на другой день !

Вместе с отступающими чинами японской Военной миссии из Драгоценки ехал и штатный переводчик русского и японского языка, православный кореец Николай Николаевич Кин (корейская фамилия Ким-Чэк-Сэк). Его брат Павел Николаевич разоблачен был японцами, как красный шпион, и казнен.

По дороге к Айкану кто-то с гор из леса обстрелял колонну отступающих. Рота японцев пошла вперед, за ней обозные двуколки, за ними чины Военной миссии и другие японцы. Последними шли телеги атамана Сергеева, его жены и их наскоро собранный багаж. Переводчик Н.Н.Ким остался около телеги атамана Сергеева. На одном из глухих поворотов дороги Ким вынул револьвер и выстрелил в лицо Сергеева. Вторым выстрелом он наповал убил его жену.

Казачата-возчики испугались, но Ким пригрозил им револьвером - оставаться на местах. Сбросил тела атамана и его жены на землю. Казачатам же приказал ехать дальше. На этом злодеяния Кима не кончились. Неожиданно он начал расстреливать возчиков. Убил трех. Затем еще... сколько - сказать не могу, так как были возчики и из Усть Кулей и из Покровки. Кто ушел вперед с японцами и кто отстал, мне неизвестно. Говорили, что несколько возчиков вернулись в Усть Кули. Может быть, они везли японцев из Верх Кулей (там тоже были японские учреждения и фирмы), и те, доехав до Айкана, с миром отпустили возчиков. Или же они бежали о пути. Но в том месте, где Ким учинил зверскую расправу, один возчик, Оношев, соскочил с телеги и затаился в кустах. Совершив свое гнусное дело, Ким скрылся. Куда? Нам-то, русским, над этим голову ломать не надо!

Омошев, отсидевшись в кустах, подался в Покровку. По дороге набрел он на тела атамана, Сергеева и его жены, убитой напопал пулой в голову. Атаман, тяжело раненый (пуля лопала ему в щеку - не знаю, с какой стороны - и вышла за ухом с другой стороны головы) бил еще жив. Здесь показания свидетелей расходятся. По одним данным, Омошев взял одну из брошенных Кимом подвод и привез раненого в Покровку, по другим он прибежал в Покровку и сообщил о случившемся. Во всяком случае совершенно точно известно, что тяжело раненого станичного атамана привезли в Покровку. Медицинской помощи уже не было. Сергеев трое суток мучился и на четвертые скончался в Покровке и похоронен на кладбище этого поселка. Для его жены был сделан гроб, с которым поехали на место убийства. Казаки хотели привезти ее тело и похоронить рядом с мужем. Но стояла августовская жара, тело убитой раздулось и сильно разложилось. Переложить его в гроб не было никакой возможности. Тут же на месте решили оторвать дно гроба и гробом накрыть тело до первых заморозков. После Покрова поехали снова, но ни гроба, ни следов останков не нашли ни на том месте, ни в его окрестностях.

Или кто-то тайно предал земле прах убитой, или чины НКВД уничтожили православный гроб и останки в нем. Они часто ездили по этой дороге в поселок Айкан и к неоконченному туннелю.

- о -

Через всю территорию Трехречья прокатились четыре волны красных .

Первыми прошли красноармейцы из ударных частей маршала Малиновского. Их было очень мало, и шли они, как на прогулку. Японцев нигде не было, и сопротивления они не встречали до Хиганана, но это уже за пределами Трехречья. Вели они себя прилично, в ограду или в дом входили, спросившись, но удивлялись всему и на каждом шагу.

Подходит группа красноармейцев, три-четыре человека, к ограде и просит хозяйку:

-    Дай, мамаша (обычное обращение к замужней женщине) напиться, - не надо забывать, что это было в августе, жарко.

-    Ну, заходите, сынки, - приглашает хозяйка.

-    А можно...

-    Заходите, заходите. А может, молока хотите? На льду холодное есть.

-    А у тебя молоко есть?

-    Как не быть, коровы-то свои...

-    СВОИ?!?! А сколько их у тебя?

-    Восемнадцать.

-    ВОСЕМНАДЦАТЬ !?!... А дом чей?

-    Мужик сам сделал, значит свой.

-    А лес где брали?

-    Мужик в тайгу ездил и сам рубил.

-    А кто позволил?

-    Да никого и не спрашивали...

-    НИКОГО ! ? ! Вот сволочь! - Неизвестно, к кому относилось зто бранное слово: к хозяину ли дома или к власти, которая 28 лет (1917-1945) втирала им очки.

В поселке Ключевая Волгин сдал за наличный расчет японской продуктовой компании 120 тонн пшеницы.

-    Сколько?! - переспросили красноармейцы.

-    120 тонн.

-    С одного двора?

-    Да, с одного.

-    Вот сволочь!

Более курьезный случай произошел в доме братьев Вишняковых в поселке Найджин Булак. В большой дом зашла группа красноармейцев, человек 15-17. Сели, попросили попить. Им дали холодного молока. На всех хватило, да еще осталось.

Кто-то спросил:

-    А сколько у тебя, папаша, коров, что ты столько молока нам поставил?

-    Дойных 400.

- ЧЕТЫРЕСТА?! - хором пропели красноармейцы. - И все твои?

-    Да, мои, с братом.

-    А бараны есть?

-    Есть.

-    А сколько?

-    4000.

Гробовое молчание. И вдруг взрыв отборной, непечатной брани. Но люди уже к этому привыкли и знали, к кому это относится.

В поселке Покровке в один дом поставили на ночлег 7 человек: 5 рядовых и один младший лейтенант - на вид скромный, тихий. Вечером солдаты ушли с котелками за ужином, а лейтенант к хозяйке с вопросом пристал:

-    Что это у вас, мамаша, белые пятна на стене? В каждом доме я их видел. Что висело тут?

-    Да картины были, старые, выбросила...

-    Ой ли, мамаша? Вдруг все повыбрасывали. Наверное, японские флаги.

-    Нет. У нас японских флагов никто не вешал.

Въедчивый оказался лейтенант. Допытывался "тихой сапой". Но вернулись солдаты с ужином и разговор прекратился.

На утро солдаты, позавтракав, ушли, а лейтенант остался. Остался в доме и хозяин. Лейтенант взял его под руку и вывел во двор:

-    Постойте здесь, папаша, я потом вас позову. - Сам же вошел в дом и закрыл за собой дверь.

-    Мамаша, скажите правду, что у вас всех висело на стенах, что вы сняли, испугавшись нас. Скажите, ведь я не НКВД, а русский... - и пошел, и пошел говорить. Ласковыми словами и искренностью донял он хозяйку, и та созналась:

-    Портреты Царя и Царицы.

-    Покажи! - впопыхах лейтенант перешел на "ты". Покажите, - поправился он. - Покажите, мамаша.

Хозяйка развернула большие многоцветные литографии Царя и Царицы.

Долго стоял лейтенант без фуражки и смотрел на портреты. Потом, повернувшись к хозяйке, со стоном (женщины народ чуткий) произнес:

-    Эх, мамаша! Спрячьте и никому не показывайте.

Выйдя же во двор, поблагодарил хозяина:

-    Спасибо, папаша, спасибо за все.

На этом дело и кончилось. Последствий оно не имело.