(Начало см. здесь).

"Неизвестно, что стало с Трехречьем после Второй мировой войны..."

8-го августа 1945 года Красная армия перешла границу Западной (не считая Северной и Восточной) Маньчжурии у города Маньчжурия к линии Китайской Восточной железной дороги (сокр. К.В.Ж.Д.) и вторая группа много южнее, вторгнувшись в степи Южной Барги. Но это особые темы и к нашему изложению событий не относятся.

На всей Территории Трехречья только в Драгоценке стояла японская рота, в составе которой было 120-140 штыков. Назначение ее было чисто локальное - охрана японской Военной Миссии, японской жандармерии и полицейского управления Трехречья от возможного партизанского налета красных в мирное время. По Аргуни, на границеТрехречья и CОВ.Союза стояли редкие японские дозоры, назначение которых было наблюдать за положением за Аргунью и доносить обо всем в Драгоценку. Никаких укреплений и даже простых укрытий по границе не было. Поэтому на Трехречье направлены были крайне незначительные части Красной армии. Максимум два батальона пехоты и несколько сотен конников. Японские дозоры, согласно предписанию, отошли на водораздел между реками Аргунь и Хаул, затем на следующий - между рекамиХаул и Дербул, все время сообщая по радио о продвижении противника в Драгоценку. С реки Хаул все дозоры сошлись в Драгоценке и вместе со всеми японскими учреждениями, под охраной японского гарнизона Драгоценки (1 рота) отступили на восток. (См. в плане путь их отступления, отмеченный пунктиром). В это время в Дайларе шли жестокие уличные бои (3 дня).

Население Трехречья ничего не знало о начале военных действий - ни газет, ни радио, ни телефонов ни у кого не было, - но начальник японской Военной миссии в Драгоценке (в чине полковника) по своему телефону предупредил полицейских-японцев на мостах, а через них и все население о грозящей им опасности. Своим же русским сотрудникам японские военные власти раздали все наличные деньги в Драгоценке, изъяв их из Военной миссии, из банка, из коммерческих предприятий, и снабдили еще удостоверениями - визами Военной миссии, дающими право свободного передвижения по стране при любых обстоятельствах. Такие визы ни городская полиция, ни поселковая, ни железнодорожная не имела права брать в руки. Они могли только читать их в руках владельца, причем почтительно став в положение "смирно". На этих визах стояла печать "Военной Миссии" с хризантемой - Императорский герб Японии. Эх! Если бы наша "прогрессивная антелигенция" до революции так же бы относилась к Двуглавому Орлу.

Многие русские воспользовались визами и ушли за Хинган, а затем через Великую Китайскую стену в зону, оккупированную американцами. Имена некоторых из них за последние двенадцать лет я встречал на страницах газет "Новое Русское Слово" и "Русская Жизнь". Самовольно называть их не смею, ибо не имею на то их согласия. Укажу только на скончавшегося в Австралии полковника японской службы Косова, участника боев на Хасан-голе в 1939 году.

Итак, я остановился на том моменте, когда японцы качали отходить на восток из Драгоценки. Шли они на Верх Ургу и далее к японскому поселку Айкан, к незаконченному туннелю. Под свою охрану и вместе с собой они взяли станичного атамана Трехречья Леонида Сергеева и его супругу. Атаман Сергеев пользовался общим доверием и уважением всех жителей Трехреченской станицы. С японцами он умел держать себя, не роняя русского достоинства. Японцы же с почтением относились к нему и никто из них ни разу не позволил себе задеть самолюбие казачьего офицера. Вообще японские офицеры держали себя очень корректно с казаками. Отвлекусь от темы и приведу два примера.

В день св.Алексея Божьего человека в 1937 г. был парад в Драгоценке, а потом джигитовка и банкет у начальника Миссии. На параде японский полковник подошел к пожилому казаку и спросил, где он получил три георгиевских креста.

- На Русско-Япопской войне, ваш., высок... благор...

Японский полковник протянул руку казаку, пожал его руку и сказал:

-    Марадец! Кхароший сардат (японцы не выговаривают буквы л).

Во время банкета начальник подозвал одного из своих офицеров и что-то приказал ему. Через короткое время офицер привел того же казака. Начальник налил полный стакан водки и, обращаясь ко всем, произнес:

-    Кхароший сардат всегда доржен поручать честь, - а казаку:

-    Пей и садись рядом.

Второй случай:

Начальник японской Военной миссии генерал Янагита пригласил к себе генерала Сычева (казак) и предложил ему возглавить Бюро по делам Российских эмигрантов (организация если не совсем темная, то с темными углами).

Сычев встал и ответил:

"Ваше превосходительство, я в дураки без карт не играю".

Встал и японский генерал. Молча кивнул головой и вышел из кабинета.

Сычев жил рядом с нами, через забор. Отец дружил с ним.

-    Что будет теперь? В подвал жандармерии? И кости ломать будут? - спрашивал Сычев у отца.

Почти месяц прошел спокойно. Однажды к ген.Сычеву пришел майор (обратите внимание - не подпоручик) из Военной миссии и вручил ему визу и билет в Шанхай, а на словах передал, что возвращаться в Харбин он не имеет права. Семью ген.Сычева никто не трогал. Все члены ее продолжали жить и работать по-прежнему. Позднее все уехали в Шанхай.

Интересно было бы знать, что сделал бы генерал Н.К.В.Д., если был бы на месте ген.Янагита.

Возвращаюсь к прерванному повествованию.

Отступающий отряд японцев и русских в поселке Верх Урга пересел на свежие подводы, отряженные поселковым атаманом. Рота японцев шла пешком со своими двуколками и в подводах не нуждалась. Здесь следует заметить, что казаки, получая наряд на подводу, редко ездили сами. Обычно отправляли своих младших сыновей - мальчиков лет 12-15- Это же казачата, а не городские дети. Что ему стоит проехать сорок верст, переночевать и возвратиться на другой день !

Вместе с отступающими чинами японской Военной миссии из Драгоценки ехал и штатный переводчик русского и японского языка, православный кореец Николай Николаевич Кин (корейская фамилия Ким-Чэк-Сэк). Его брат Павел Николаевич разоблачен был японцами, как красный шпион, и казнен.

По дороге к Айкану кто-то с гор из леса обстрелял колонну отступающих. Рота японцев пошла вперед, за ней обозные двуколки, за ними чины Военной миссии и другие японцы. Последними шли телеги атамана Сергеева, его жены и их наскоро собранный багаж. Переводчик Н.Н.Ким остался около телеги атамана Сергеева. На одном из глухих поворотов дороги Ким вынул револьвер и выстрелил в лицо Сергеева. Вторым выстрелом он наповал убил его жену.

Казачата-возчики испугались, но Ким пригрозил им револьвером - оставаться на местах. Сбросил тела атамана и его жены на землю. Казачатам же приказал ехать дальше. На этом злодеяния Кима не кончились. Неожиданно он начал расстреливать возчиков. Убил трех. Затем еще... сколько - сказать не могу, так как были возчики и из Усть Кулей и из Покровки. Кто ушел вперед с японцами и кто отстал, мне неизвестно. Говорили, что несколько возчиков вернулись в Усть Кули. Может быть, они везли японцев из Верх Кулей (там тоже были японские учреждения и фирмы), и те, доехав до Айкана, с миром отпустили возчиков. Или же они бежали о пути. Но в том месте, где Ким учинил зверскую расправу, один возчик, Оношев, соскочил с телеги и затаился в кустах. Совершив свое гнусное дело, Ким скрылся. Куда? Нам-то, русским, над этим голову ломать не надо!

Омошев, отсидевшись в кустах, подался в Покровку. По дороге набрел он на тела атамана, Сергеева и его жены, убитой напопал пулой в голову. Атаман, тяжело раненый (пуля лопала ему в щеку - не знаю, с какой стороны - и вышла за ухом с другой стороны головы) бил еще жив. Здесь показания свидетелей расходятся. По одним данным, Омошев взял одну из брошенных Кимом подвод и привез раненого в Покровку, по другим он прибежал в Покровку и сообщил о случившемся. Во всяком случае совершенно точно известно, что тяжело раненого станичного атамана привезли в Покровку. Медицинской помощи уже не было. Сергеев трое суток мучился и на четвертые скончался в Покровке и похоронен на кладбище этого поселка. Для его жены был сделан гроб, с которым поехали на место убийства. Казаки хотели привезти ее тело и похоронить рядом с мужем. Но стояла августовская жара, тело убитой раздулось и сильно разложилось. Переложить его в гроб не было никакой возможности. Тут же на месте решили оторвать дно гроба и гробом накрыть тело до первых заморозков. После Покрова поехали снова, но ни гроба, ни следов останков не нашли ни на том месте, ни в его окрестностях.

Или кто-то тайно предал земле прах убитой, или чины НКВД уничтожили православный гроб и останки в нем. Они часто ездили по этой дороге в поселок Айкан и к неоконченному туннелю.

- о -

Через всю территорию Трехречья прокатились четыре волны красных .

Первыми прошли красноармейцы из ударных частей маршала Малиновского. Их было очень мало, и шли они, как на прогулку. Японцев нигде не было, и сопротивления они не встречали до Хиганана, но это уже за пределами Трехречья. Вели они себя прилично, в ограду или в дом входили, спросившись, но удивлялись всему и на каждом шагу.

Подходит группа красноармейцев, три-четыре человека, к ограде и просит хозяйку:

-    Дай, мамаша (обычное обращение к замужней женщине) напиться, - не надо забывать, что это было в августе, жарко.

-    Ну, заходите, сынки, - приглашает хозяйка.

-    А можно...

-    Заходите, заходите. А может, молока хотите? На льду холодное есть.

-    А у тебя молоко есть?

-    Как не быть, коровы-то свои...

-    СВОИ?!?! А сколько их у тебя?

-    Восемнадцать.

-    ВОСЕМНАДЦАТЬ !?!... А дом чей?

-    Мужик сам сделал, значит свой.

-    А лес где брали?

-    Мужик в тайгу ездил и сам рубил.

-    А кто позволил?

-    Да никого и не спрашивали...

-    НИКОГО ! ? ! Вот сволочь! - Неизвестно, к кому относилось зто бранное слово: к хозяину ли дома или к власти, которая 28 лет (1917-1945) втирала им очки.

В поселке Ключевая Волгин сдал за наличный расчет японской продуктовой компании 120 тонн пшеницы.

-    Сколько?! - переспросили красноармейцы.

-    120 тонн.

-    С одного двора?

-    Да, с одного.

-    Вот сволочь!

Более курьезный случай произошел в доме братьев Вишняковых в поселке Найджин Булак. В большой дом зашла группа красноармейцев, человек 15-17. Сели, попросили попить. Им дали холодного молока. На всех хватило, да еще осталось.

Кто-то спросил:

-    А сколько у тебя, папаша, коров, что ты столько молока нам поставил?

-    Дойных 400.

- ЧЕТЫРЕСТА?! - хором пропели красноармейцы. - И все твои?

-    Да, мои, с братом.

-    А бараны есть?

-    Есть.

-    А сколько?

-    4000.

Гробовое молчание. И вдруг взрыв отборной, непечатной брани. Но люди уже к этому привыкли и знали, к кому это относится.

В поселке Покровке в один дом поставили на ночлег 7 человек: 5 рядовых и один младший лейтенант - на вид скромный, тихий. Вечером солдаты ушли с котелками за ужином, а лейтенант к хозяйке с вопросом пристал:

-    Что это у вас, мамаша, белые пятна на стене? В каждом доме я их видел. Что висело тут?

-    Да картины были, старые, выбросила...

-    Ой ли, мамаша? Вдруг все повыбрасывали. Наверное, японские флаги.

-    Нет. У нас японских флагов никто не вешал.

Въедчивый оказался лейтенант. Допытывался "тихой сапой". Но вернулись солдаты с ужином и разговор прекратился.

На утро солдаты, позавтракав, ушли, а лейтенант остался. Остался в доме и хозяин. Лейтенант взял его под руку и вывел во двор:

-    Постойте здесь, папаша, я потом вас позову. - Сам же вошел в дом и закрыл за собой дверь.

-    Мамаша, скажите правду, что у вас всех висело на стенах, что вы сняли, испугавшись нас. Скажите, ведь я не НКВД, а русский... - и пошел, и пошел говорить. Ласковыми словами и искренностью донял он хозяйку, и та созналась:

-    Портреты Царя и Царицы.

-    Покажи! - впопыхах лейтенант перешел на "ты". Покажите, - поправился он. - Покажите, мамаша.

Хозяйка развернула большие многоцветные литографии Царя и Царицы.

Долго стоял лейтенант без фуражки и смотрел на портреты. Потом, повернувшись к хозяйке, со стоном (женщины народ чуткий) произнес:

-    Эх, мамаша! Спрячьте и никому не показывайте.

Выйдя же во двор, поблагодарил хозяина:

-    Спасибо, папаша, спасибо за все.

На этом дело и кончилось. Последствий оно не имело.

Вторая волна красных, как шквал, пронеслась над Трехречьем, сокрушая все старое и уничтожая людей. Это шли отряды НКВД и "Смерша" с когортами своих телохранителей и исполнителей. Среди них было много непохожих на русских - курчавых брюнетов. НКВД имело много секций или отделов, перечислять которые я не берусь. Назову только те, которые мне показались странными до дикости: церковный, школьный, библиотечный, почтовый, телеграфный, телефонный, отдел организаций, детский, молодежный, военный...

Церковный круто взялся за осмотр церквей и допрос духовенства. Они утверждали, что "колчаковские и каппелевские банды" ограбили много храмов и вывезли ценные, старинные картины (т.е. иконы) и "культовую утварь" за границу. Теперь все это должно быть возвращено законным владельцам на родине. Далее спрашивали, какими землями владеет "культовая община", кому и по какой цене сдает ее в аренду. Кто вложил капитал в фонд "общины", кому она дает деньги в рост? Кто занимается предметами культа?

Школьный навел реформы в школах: Убрать картины религиозного содержания; вывесить во всех помещениях портреты "вождей" и в первую очередь "великого" Сталина. Во всех классах объяснять детям "подробно и доходчиво": подвиг Павлика Морозова, историю октябрьской революции и проч., и проч.

Библиотечный - изъял три четверти книг и сжег их за поселками.

Почтовый - выяснял адреса корреспондентов и адресатов по квитанциям заказных (значит, очень важных! ) писем.

Телеграфный прочитывал старые ленты архива.

Отдел организаций искал уставы и списки членов. Даже больницы рассматривались, как организации. У врачей (их было очень мало), фельдшеров и санитаров проверяли образовательный ценз и стаж. Допытывались, не оказывали ли они помощь раненым красным партизанам. Если да, то какова судьба их пациентов.

Детский определял возраст детей, главным образом мальчиков, к 1945 году. В связи с этим любопытна одна фраза советской сотрудницы, оброненная в разговоре с молодой казачкой:

-    Вам тут хорошо, жениха выбирай себе, сколько хочешь, а нам после войны мужиков по карточкам давать будут, да и то на два дня.

Молодежный собирал юношей и девушек в спортивные команды,

музыкальные, литературные и театральные кружки, вел в них и через них пропаганду и в то же время проверял их политическую благонадежность с красной стороны.

Военный - выяснял, кто из казаков принимал участие в Гражданской войне - где, когда и в качестве кого. И кто служил в отряде Осано.

Был и пропагандный отдел, без такого красные обойтись не могут . Но самым отвратительным был "кладбищенский". Не знаю, как он у красных назывался, это я его назвал "кладбищенским" за то, что чины его рыскали по кладбищам и уничтожали могилы офицеров Белой Армии.

Одновременно и параллельно работе НКВД действовал "Смерш". И если первый имел показную сторону в виде "просветительной", "театральной", "спортивной" и "статистической" работы и преследуя людей, создавал видимость процессуальной законности - допрашивал, вел следствие и проч., то второй действовал "в глухую" и "в темную". Смершевцы хватали людей и, как говорили тогда о них, - "руки назад, пуля в затылок, тело в овраг... следующий!". Закончив свое кровавое дело в одном месте, они подкладывали динамит под стокку оврага и взрывом накрывали тела своих жертв. Проще и скорее, чем в Катыни, и очень похоже на работу ЧЕКА в Киеве летом 1919 г.

В первую голову жертвами "Смерша" стали все бывшие чины армии барона Унгерна, который, как известно, не пропускал ни одного еврея, а теперь кудрявые брюнеты в "Смерше" сводили старые племенные счеты с унгерновцами.

Еще гремели смершевские взрывы, а в Трехречье хлынула третья волна - трофейные бригады. Официально по соглашению с Китаем, точнее - с правительством Чан-кай-ши, красные имели право на все японское военное имущество на территории Маньчжурии. О том, как японское командование в этой стране сдавало свое имущество красным, к нашей теме сейчас не относится. Из Драгоцонки и Верх Кулей японцы ушди до капитуляции Японии и, следовательно, не имели еще приказа сохранять и сдавать красным имущество. Архивы были уничтожены, а имущество брошено на произвол судьбы. Согласно нормам международного права имущество частных лиц враждебной страны не может рассматриваться, как военный трофей. Точка. Коротко и ясно. Но для тех, кто выбросил лозунг "грабь награбленное", нормы права не писаны .

Японского военного имущества в Трехречье фактически не было. В Драгоцепке стояла рота солдат, она снялась и ушла, оставив пустые казармы. Японская Военная миссия сожгла свои архивы и тоже ушла, оставив пустые помещения. Рассуждая строго юридически, брать было нечего, но... в Трехречье существовала большая и богатая фирма Хаясикакэ, скупавшая у населения шерсть, кожи, мясо, зерно, молочные продукты, пушнину, давая взамен промышленные товары. Был еще японский кооператив "Госакс", имевший отделения почти в каждом поселке.

"Японское - значит, трофеи". Забрали все. Разграбили - виноват, не разграбили, а строфейничали - склады. В одном мосте нашли бочки со спиртом - перепились. Дело дошло до поножевщины, а затем и до стрельбы. Раненых отправили в госпиталя, а убитых похоронили под красной звездой с надписью: "Герои, павшие смертью храбрых в войне с империалистической Японией за свободу Китая".

Ни одного слова правды. Если бы в этом тексте было хоть одно слово правды, они не были бы коммунистами.

Кончились запасы складов "Халсиканэ" и "Госакс", кончились и "трофеи". Но "трофейничать" надо. За этим "трофейщиков" и прислали.

У Морозова близ поселка Чалотуй была заимка и на ней несколько тысяч баранов и несколько сот голов скота. Строфейничали все. Гонком гнали до границы. Наткнулись на братьев Вишняковых в Найджин Булаке: 4.000 баранов, 400 дойных коров, плюс молодняк. Угнали все. До границы гнали 8 дней. Коров не доили, молоко перегорело, и коровы перестали быть дойными.

В Найджин Булаке следовало бы поставить большой мраморный памятник с надписью:

"Под мудрым руководством великого товарища Сталина здесь доблестные бойцы Красной армии после упорных и жестоких боев отбили у банды Вишняковых 40.000 баранов и более 12.000 голов скота, пограбленного бандой у бедняков и середняков".

Этого красные не сделали, но впоследствии "консульская комиссия" (о ней будет ниже) писала в газетах - не местных, а на юге Китая (Тяньцзин и Шанхай) - о щедром даре Вишняковых пострадавшему от войны с фашистами населению Советского Союза.

И еще детали из быта "трофейщиков". По дороге до границы поголовье было не считанным, и конвоиры-трофейщики меняли баранов на водку китайцам, резали баранов и пировали всю дорогу.

Кончилась война, и "трофейщикп" приуныли: "Жаль, что война так быстро кончилась. "Житуха" какая была - красота! А теперь и "трахеев" нету."

"Растрофеив" крупные хозяйства, "трофейники" взялись за мелкие .

По долине р.Дербул больше занимались земледелием, чем скотоводством. Кое-кто уже пахал на тракторах. Тракторы забрали, как военные трофеи. Короче говоря, все ценное стало считаться "военными трофеями": меховая шуба - трофей; ходок - легкая телега на железном ходу - трофей; кровный жеребец - богатый трофей; пара хромовых сапог - трофей; тут же и переобувались. Сбрасывали с ног стоптанные американские ботинки, на портянки рвали простыни, наволочки или занавески. Переобувшись, с гордостью щеголяли в "трофейных" сапогах.

Начальники трофейных бригад - "генерал-трофейщики" - залезли в квартиры и конторы японского начальства и забрали всю мебель. Это уже "личные трофеи". Их отправляли на границу, где у начальства был свой блат. По блату с границы "личные трофеи" "генерал-"трофейщиков" отправлялись по месту жительства новых владельцев "трофеев". Но не всегда "трофеи" достигали места назначения. В пути, частично или полностью, награбленное исчезало. Старая русская поговорка определяет это очень точно: "Вор у вора дубинку украл".

Отправители-трофейщики ругались, но молчали.

НКВД и Смерш чувствительно опустошили ряды русского населения Трехречья, а трофейные бригады разорили до бедственного состояния хорошо налаженные и богатые хозяйства.

Зиму 1945-1946 года прожили, хоть зачастую и с трудом, но прожили. Весной 1946 года, к началу мая Красная армия ушла из пределов Маньчжурии. К этому же времени монголы перекочевали на север, на свои летние стоянки к левому берегу р.Ган и вверх по р. Мергел до Найджин Булака. С русскими они жили десятками лет в дружбе и согласии. К ним-то и обратились русские за помощью. Монголы дали, под будущие урожаи и приплод, овец на расплод, коней и волов для пахоты. Запахали в тот год жалкие клочки бывших пашен. Никому и в голову не приходило пахать на экспорт, да еще по 120 тонн со двора. Ведь красные могут явиться снова и опять отобрать, как забрали всю муку и зерно с мельницы в Драгоценке. Кое-кто из трехреченцев навсегда "подался" (уехал) с насиженных мест, ища заработка в Хайларе и Харбине. За ними потянулись и другие.

В это время тихо и мирно, расточая улыбки и ласки, полилась по Трехречье четвертая волна красных - "секретарей" из советского консульства в городе Маньчжурии. По своему внешнему облику "секретари" эти выгодно отличались от звероподобных рож смершевцев и трофейщиков - одетые в штатские, безукоризненно сшитые костюмы; выбритые и причесанные; даже пахнущие духами, с симпатичными лицами и обходительными манерами; они ездили по поселкам и на собраниях уговаривали брать советские паспорта. С появлением их прекратились наглые осмотры церквей и допросы духовенства. Наоборот, показывали фильмы "Избрание патриарха", "Александр Суворов", "Иоанн Грозный", "Кутузов". Но желаемой для них бурной реакции они не увидели. Слишком глубокую пропасть вырыли НКВД, "Смерш" и Трофейные бригады. И если на той стороне пропасти красные строили диковинные балаганные подмостки и выпускали на них своих ряженых, то на этой стороне молчаливым зрителям все время мерещилось дуло нагана.

Один из таких "секретарей", Кавалеров, в Покровке остановился в доме Вырошивых. Его во время обеда спросили:

-    Как нам дальше жить?

-    Вы сидите здесь - и сидите; хлеб кушаете - и кушайте. - Видимо, у него не было "директив сверху" говорить о дальнейшей судьбе будущих советских граждан.

За "секретарями" в поселки нагрянули агитаторы - публика попроще и значительно меньшего калибра - они "простым и суконным языком" толковали "декреты о принятии гражданства", уверяя, что от "бескорыстных" партии и правительства, кроме выгоды, трехреченцы ничего не получат. Не обошлось у них и без маскарадов. Агитаторы выпускали на сцену рядовых "докладчиков из народа", да еще с царскими георгиевскими крестами на груди, которые уверяли, что, прожив 28 лет в СССР, кроме добра и заботы от партии ничего не видели .

Одновременно с этим балаганом по базарам и улицам поползли слухи, что тех, кто не возьмет паспорта, китайские власти принудительным порядком вышлют в СССР, как нежелательный элемент.

Здесь надо сказать несколько слов о "китайских властях". После капитуляции Японии японские чиновники были увезены в СССР, как военнопленные, а китайские - разбежались, кому куда любо (лет через 10-12 Мао-Цзе-Дун их всех выловил). На первых порах вся полнота власти сосредоточилась в руках красноармейской комендатуры, а затем, по заранее составленным спискам, красные создали "городские народные комитеты", но, в отличие от японцев (и американцев тоже ) не напихали туда своих советников, зато руководители комитетов по всякому поводу должны были бегать в советское консульство, да и то по черному ходу, за "мудрыми советами своих старших братьев".

Насколько это отражалось на самолюбии китайцев - это уже иная тема.

Проще говоря, "китайская власть" была спутанным конем на коротком поводу у советского консула.

Охотников взять советский паспорт на первый раз оказалось очень мало. Консул дернул за повод, и конь грозно заржал (вспомните знаменитую фразу 20-х годов "Рычи, Китай"). Желающих немного прибавилось. Консул по другому подергал повод, и конь стал больно бить копытами. Время шло... В поселках появилась китайская полиция. Вместо прежних выборных атаманов теперь были председатели, выбранные чекистами из населения. Поводья от полиции и председателя оказались в руках того же консула, и они с двух сторон ржали на оглушенного и запуганного обывателя.

Очень скоро новоиспеченные советские граждане обнаружили, что их паспорта не похожи на паспорта приехавших из СССР на службу на железную дорогу. Стали спрашивать "секретарей" консульства, а те В ответ: "Э-э! Вам нужно еще заслужить такие". В китайской полиции обладателей этих паспортов называли: "советский второго сорта". На китайском языке это звучит и хлестко и обидно.

С обладателями настоящих паспортов китайские власти были в то время очень любезны и все требования выполняли немедленно. Для них это был "старший брат", он мог обжаловать их действия перед консулом, а последний дернет за повод так, что "мордой об забор" угодишь. С вновь получившими же китайцы не церемонились. Пробовали жаловаться в консульство, но всегда получали один и тот же ответ:

-    Сами виноваты. Почему были не лояльны к суверенным властям?

-    Вот тебе и Родина-Мать! - подсмеивались не взявшие паспортов. Получил волчий билет и таскай его в зубах, чтобы всякий манза (.от китайского слова мань-цза - дикарь) мог тебе в рожу плевать.

Кончились фальшивые улыбки, началось новое тяжелое испытание для трехреченцев. В свое время молодежный отдел НКВД выяснил и составил списки бывших уголовников и босяков - в семье не без урода - и держал их до поры до времени, а когда пришла пора, собрали эти подонки, обучили на спецкурсах, вооружили - на чужой территории-то, да без ведома "суверенной власти" - и выпустили с наказом: Вали, ребята, раскулачивай и создавай колхоз.

"Раскулачники", как их назвали тогда трехреченцы, начали с открытого грабежа, причем бедняков записывали в списки, а тех, кто побогаче, не принимали.

-    Ты кулак, проживешь и так! - заявляли они. Надо полагать, что списки были заготовлены заранее в консульстве. Как-никак, после "трофейных бригад" прошло 3-4 года, и люди с помощью монголов стали снова "обживаться", что не было в интересах красных. Им нужно было привести хозяйства в бедственное состояние.

Вооруженные "раскулачники" отобранный скот продавали китайцам и монголам, а на вырученные деньги устраивали попойки - "гульба шла по поселкам, аж дым коромыслом".

Пропив одно, брались за другое. В Покровке убили Пономарева - кулак.

А "суверенная власть" молчала, будто ничего нет. Видно, круто притянули повод.

Хозяйство за хозяйством прогуливали "раскулачники".

В конце 40-х годов несколько русских семей из Харбина и Мукдена вырвались за границу и оттуда сообщили, что в Гонконге естъ "беженское общество" - Мировой Совет Церквей", - которое оказывает помощь всем желающим уехать из Китая; достает визы в разные страны, оплачивает проезды, одевает, обувает и кормит. Адрес - такой-то. Писать можно по-русски. Из Харбина эта новость дошла до Трехречья. Эта новость ободрила и вселила надежду - значит, есть люди, до которых ни красные, ни "суверенная власть" добраться не могут; есть люди, которые могут им помочь. Начали писать; малограмотным писали грамотные, но ответов не получали. Писали снова, а ответов опять нет. Значит, обман. Но обмана не было. Просто-напросто Хайларское почтовое отделение "суверенной" власти передавало письма в советское консульство. Выяснилось это само собой. В консульстве по почерку быстро нашли "писарей", писавших письма за малограмотных, и дернули за повод своего конька. "Писарей" вызвали в полицейские участки и предупредили, что за связь с империалистическими разведками они карают смертной казнью. Это означало, что за границу писать нельзя. Тогда стали писать в Харбин своим друзьям, а те пересылали в Гонконг. В Харбине было чуть-чуть легче, и письма доходили. (Почему? Это уж другая тома и тоже большая). Очень скоро пришли, тем же путем ответы и опросные анкеты - всего несколько вопросов: имя, фамилия, возраст, специальность, состояние здоровья и просьба - желательно удостоверение врача. О, как не походили они на анкеты советского консульства, где было более двухсот вопросов, причем податель должен был подробно изложить о происхождении и политических убеждениях своей прабабушки. Это, конечно, шарж, но 200 вопросов было.

Еще быстрее получили извещение: Ваша просьба утверждена. В какую страну Вы хотите ехать или Вам это безразлично. Убедительно просим начать хлопоты о получении выездной визы из Китая в Гонконг.

Там превосходно знали, в каких условиях находятся русские в Китае...

Читатель "Первопоходника".

(См.окончание)