Нас партизан человек семь, да сотня всадников Медамин-Бека, возвращались из удачного "набега". Ночь нас застала у кишлака "…лты"(неразборчиво. – К.). Но нам, партизанам, не понравились некоторые субъекты, бро-дившие по кишлаку. Поев в чай-хане, мы воспользовались радушием богатого ферганца и устроились на ночь недалеко от кишлака в специально для нас расставленной, совершенно новой юрте. К этой юрте вплотную сзади была приставлена вторая юрта, где на другой день утром нам должны были приготовить обед люди этого милого ферганца, нашего хозяина.

Мне не спалось, и проснулся я очень рано. Как всегда в этих случаях в походе, оружие было у меня наготове. Через плечо на ремешке висел вставленный в приклад маузеровский пистолет - это лучше винтовки, легче и затем все же автомат. Патрон был вложен в ствол, предохранитель открыт - нажимай спуск и стреляй. На плечи я накинул верблюжьей шерсти непромокаемый коричневый широкий халат. И не видно поддетого на мне оружия.

Остановившись в дверях юрты, я с наслаждением курил трубку. Вспомнил, что вот тут спящий капитан Грамолин не пожелал менять на автомат свою точно пристрелянную винтовку. Задумался. Слышу конский топот. Вижу десятка полтора всадников, выскочивших из-за деревьев сада напротив юрты на поляну, довольно далеко еще, резвым галопом несутся к нам. Сразу понял, что это не наши партизаны, так как все одеты в русскую солдатскую форму, только без погон и в папахах с красными звездами. Наши же партизаны все носили туркменскую одежду.

Подскочив еще ближе и увидев меня, они выдернули шашки из ножен и завопили: "Сдавайтесь - руки вверх!". Я повернулся и шикнул спящим в юрте: "В ружье!", затем, поднимая руки, поднял и маузер, выцелил всадника и открыл огонь...

Один за другим два всадника повалились с коней. В это время около меня грянули выстрелы, слегка оглушившие меня. Это партизаны, мон компаньоны, кто лежа, кто с колена, а кто и стоя, палили уже в атакующих.

Не прошло и нескольких минут, как на поляне носились одни лошади, только у некоторых за ногу, оставшуюся в стремени, волочился убитый или раненый большевик...

Мы принялись ловить лошадей, так как некоторые были очень хороши, и собирать оружие: шашки, винтовки и патроны. Даже несколько биноклей нам досталось - а нам их так недоставало!

Прискакавшие на выстрелы воины Медамин-Бека помогли нам закончить ловлю лошадей. Как позже выяснилось, это из кишлака было дано знать большевицкому отряду, стоявшему в пятнадцати верстах, от которого и были посланы специально для уничтожения нас, партизан, кавалеристы.

Мы было хотели сгоряча расправиться с кишлаком, но его жители очень во-время привели нам несколько связанных субъектов, показавшихся нам подозрительными накануне. Мы их привели к Медамин-Беку. Последний, допросив большевиков, приказал их прирезать в степи, как баранов.

И подумалось мне - не проснись я рано, нас бы зарезали сонных.

"ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ".

Когда часть нашего Партизанского отряда уходила в новый рейд, Медамин-Бек посоветовал быть особенно осторожными, так как в той местности, куда мы шли, были замечены случаи перехода мусульман на сторону большевиков. И, следовательно, везде можно было ожидать получить "ничак" (нож) в спину.

Третий день мы нащупывали слабое место противника и искали случай выкинуть какой-нибудь фортель.

Перед началом операции решили сделать дневку, чтобы дать отдохнуть замученным лошадям, а людям - возможность хорошо выспаться. С вечера расположились бивуаком около большого фруктового сада с постройками, принадлежавшими нашему знакомому богатому купцу ферганцу. Он нам предложил расположиться у себя в доме, но мы отказались по известным нам причинам. Но мы не отказались от чудного плова с бараниной, любезно нам сервированного хозяином.

Мы отлично выспались и теперь с "Димитрий-Баем" несли наблюдательную службу - была наша очередь. Было чудное раннее утро. Мы сидели на седлах под громадным, могучим карагачем, окруженным массой тутовых деревьев. Партизаны, кружком около нас, безмятежно спали. Лошади, привязанные арканами за переднюю ногу к вбитому колышку, паслись, с аппетитом в данное время жуя сочный клевер, положенный по снопу у ног каждого жеребца.

Над нашими головами две горленки нежно ворковали в листве тута. С окружающих карагачей и тутовых деревьев тоже доносилось воркованье. В общем получался концерт, и очень приятный, делалось уютно на душе.

Но временами и у меня и у "Димитрий-Бая" все же кошки скребли на душе, так как нам многое не нравилось и было подозрительно. Хоть бы вчера - перехваченный взгляд мусульман на базаре, в кишлаке, Мы оба видели, как два субъекта переглянулись. Да и многое другое. Мы только что шопотом обменялись мыслями с "Димитрий-Баем". Ом, как и капитан Грамолин, который проходил курс восточных языков, хорошо понимал местное наречие. Первый с детства жил в Туркестане и много путешествовал и бродил по краю со своим отцом. "Дим" мне сказал, что ему удалось случайно услышать в толпе на базаре. Мы невольно сжимали пистолеты-маузеры, лежавшие, совсем готовые к стрельбе, у нас на коленях.

Но вот мы оба невольно насторожились.. Что это?.. Две горлинки, мирно и любовно до этого ворковавшие над нами, замолкли, встрепенулись и быстро улетели, а остальные горлинки тоже замолкли... Наступила томящая тишина... Я невольно взглянул на своего любимца, красавца, рыжего жеребца, стоявшего недалеко от меня. Он перестал есть, поднял свою точеную голову, навострил уши и прислушивался.

Мы с "Дим-Баем" переглянулись. Кто мог спугнуть горлинок? К чему прислушивался "Алгиджидран"? В это время в отдалении послышался крик ястреба. На небо и смотреть не стоило. Ястреб, пролетая, никогда так не кричит, только сидя на дереве... Слышим, крик ястреба повторился, но уже правее. Да это сигнал какой-то!.. Осторожно осматриваемся во все стороны и... видим, как из травы, за большим камнем, показывается сперва бритая голова в маленькой тюбетейке, а затем и бородка клинышком. Туловища не было видно из-за камня. Вот над камнем начинает продвигаться ствол длинного ружья. Толкнув "Димитрий-Бая", я поднял маузер и выпалил. В воздухе резко стукнули три или четыре выстрела. Голова склонилась и исчезла за камнем,

Партизаны, как один, вскочили, подхватили рядом с ними лежавшие винтовки и рассыпались по саду. Скоро раздалось несколько выстрелов. Мы с Баем подошли к камню и за ним увидели лежащего мертвого мусульманина.

Вернулись партизаны, ведя двух связанных мусульман. Пленники были бледны и стояли с опущенными глазами. Оказалось, что партизаны, рассыпавшись среди деревьев, обнаружили шесть вооруженнее типов, которые бросились бежать... Четырех убили, двух удалось поймать .

Пленных сейчас же посадили на запасных лошадей, прикрутив к седлам, и повезли к Медамин-Беку на допрос и суд... А суд будет прост... Отведут предателей в сторону, прикажут им раздеться до белья... Затем выкопают ямку в песке, разложат казнимого так, чтобы горло приходилось над ямкой, и одним взмахом острого, как бритва, ножа - от уха до уха по горлу... Я до тошноты насмотрелся на эти казни...

От пленных, благодаря капитану Грамолину и Димитрий-Баю, узнали, что большевики посылают по железной дороге подкрепление в городишко О. Это нам и надо было знать. Проверив слух через лазутчиков-ферганцев, мы устроили засаду. Часть рельс и шпал были сняты и на верблюдах оттащены в степь и там зарыты в песок - потом пригодятся. Были на пути заложены под рельсами динамитные шашки. Протянув Бикфордов шнур, партизаны залегли в выкопанных в песке окопа шагах в трехстах от полотна железной дороги. Только "поджигатели" засели поближе к своей работе...

Скоро нам дали знать конные лазутчики, что поезд подходит. Шашки хорошо и во-время взорвались. Локомотив взлетел на воздух и первый вагон тоже, а остальные полезли друг на друга, многие вагоны попадали с насыпи. Началась форменная паника у скученных в вагонах и теплушках большевиков.

Партизаны пользуются замешательством и открывают огонь. Бой завязывается, но скоро большевики сдаются, так как гранаты, бросаемые засевшими в пятидесяти шагах несколькими смельчаками-партизанами, наносят сильный урон. Да и Медамин-Бек прискакал с сильным отрядом своих воинов.

Пленных отправили в штаб-квартиру под конвоем конных ферганцев. Только вряд ли их доведут целыми по назначению. Верно, прикончат по дороге. Беспощадная война велась тогда - друг друга не щадили.

"Шайтан"

В моей заметке "Конная атака, на местечко Большая Каховка" я упомянул о "Шайтане", вороном в яблоках жеребце-текинце и невольно вспомнил его бывшего владельца, легондарно-знаменитого разбойника Иргаша. 

Несколько раз мне довелось с ним встретиться, когда я был в партизанском отряде, а потому отчетливо помню его внешность. Это был красавец ферганец, брюнет с правильными червами лица, орлиным носом, пронзительными серыми глагами, с черной бородкой клинышком и с бритой, по мусульманскому обычаю, наголо головой. Высокого роста, с массивными, широкими плечами и тонкой талией. Одет он был всегда в коричневый, верблюжьей шерсти халат, сшитый на подобие черкески. На голове носил небольшую папаху коричневого каракуля, по краю отороченную соболем. Талия была затянута ремнем в два пальца шириной с серебряным набором. Накрест через плечо шли тонкие ремешки, на которых справа висел маузеровский пистолет в деревянном ложе-чехле и богато разукрашенная нагайка, а с левой стороны дивная сабля, с чудным дамасским кривым клинком, с эфесом из слоновой кости. Ножны из коричневой кожи были сплошь унизаны волотыми и серебряными кольцами ажурно-тонкой работы. На каждом кольце по три бирюзы. На ногах - мягкой коричневой кожи высокие самоги.

Лошади и седлу из чудной кожи, с луками из слоновой кости, богато разукрашенной серебром и бирюзой, сам Эмир Бухарский позавидовал бы.

Только левая рука у него в это время не сгибалась в локте вследствие ранения.

Спокойный, молчаливый, говорил он очень мало, а когда говорил, то приятно было слушать его веский, низкий музыкальный голос и плавную речь. Отлично объяснялся по-русски и был гостеприимен. Храбрости дерзкой и отваги он был полон и никогда не терялся, в какой бы обстановке ни находился. Но не был жесток и не любил зря проливаль кровь.

Еще до великой войны четырнадцатого года., обиженный несправедливо губернатором, он ушел в Фергану разбойничать. Грабил караваны и богатых людей, но никогда не трогал бедноты, а, наоборот, всегда делился с ней своей богатой добычей. Местное население его боготворило и всегда скрывало. Поймать его было положительно невозможно, как за ним ни гонялись. Лошадей он умел выбирать, и они были всегда великолепными.

Большевиков Иргаш крепко не любил и доставлял им немало неприятностей и хлопот. Медамин-Бек, национальный герой-повстанец в Фергане, много мне рассказывал про Иргаша. Вот два случая, которые стоит рассказать:

Первый: - Красные всячески старались переманить Иргаша на свою сторону. У Иргаша была небольшая шайка головорезов, отлично вымуштрованных и хорошо вооруженных, сидящих на первоклассных скакунах. Управлял Иргаш этой шайкой твердой рукой. Но вот он решает увеличить свой отряд, но надо где-то раздобыть оружие и коней. Вот что он надумал.

Узнав, что не так далеко остановился красный отряд из двух эскадронов конницы, он посылает своего верного человека к начальнику отряда с известием о том, что он решил, наконец, перейти на их сторону и что под вечер придет со своими людьми, без оружия, и привевет с собой вино к баранов, чтобы устроить пир по случаю сговора. Иргаш приезжает на великолепном коне и приводит с собой двести человек пеших, без оружия, пригнав достаточное количество баранов и привезя в бурдюках вино и водку.

Начался пир. Вскоре все красное воинство перепилось и заснуло мертвым сном. Без труда связав полусонных часовых, Иргаш ночью сажает людей на коней отряда, забирает оружие и... был таков!

Второй случай.

Красные стали гоняться за Иргашем. Однажды им удалось окружить и прижать к горе отряд Иргаша. Гора была высокая и наверх шла среди леса одна только извилистая дорога с одной стороны. С трех других сторон были пропасти, довольно основательные. Иргаш с отрядом был вынужден подняться на гору, на вершине которой была большая площадь, покрытая лесом.

Красные, закрыв собой дорогу, расположились внизу бивуаком, решив взять разбойника измором. А наверху на площадке расположился Иргаш со своими спутниками. Горят костры, ржут лошади, блеют барашки, чувствуя, что скоро попадут на вертел... Проходит трое CУTOK. Красные посылают мусульманина для переговоров наверх с предложением сдаться. Отказ.

Проходят еще сутки. И вот красным показалось как-то подозрительно тихо, хотя костры и горят. Посылают осторожно разведку, которая, беспрепятственно поднявшись на площадку, обомлела. Действительно, горят ярко костры, но... ни души... Иргаш с отрядом испарился .

Вот что произошло наверху. На пятые сутки, на рассвете, Иргаш на арканах (прочная веревка из верблюжьей шерсти) спускает как лошадей, так и людей и горами уходит. Опять околпачил Иргаш своих врагов.

В восемнадцатом году нашелся подлец мусульманин, который за горсточку золотых червонцев предал Иргаша.

Иргаш, за которым стала еще усиленнее охотиться хорошо к тому времени организованная красная конница, никогда не оставался в одном и том же кишлаке более суток.

Вот однажды он расположился на ночь в одном из кишлаков, оставив свой отряд у гор. Предатель сообщил о месте нахождения Иргаша. Кишлак был окружен. Хозяин дома или кто-то из жителей, увидев опасность, вбежал в дом, где на коврах спал Иргаш, и разбудил его, Иргаш выбежал во двор, ему подвели верного Шайтана, и он, в сопровождении своего телохранителя - рыжего гиганта на таком же жеребце - быстрее ветра поскакал по направлению другого кншлалса.

Поднялась стрельба. Шальная пуля догоняет Иргаша и ранит в локоть левой руки. Почти потеряв сознание от невыносимой боли, поддерживаемый телохранителем, он все же доскакал до домов кишлака. Всадники спешиваются, бросают коней, подходят к стене. В этой стене открывается проход. Иргаша вводят внутрь, и проход снова наглухо закрывается.

Красные обшарили весь кишлак, но Иргаша и его телохранителя так и не нашли. Только двух жеребцов поймали - вороного и рыжего. Иргаша тем временем подземным ходом, который издавна, оказывается, существовал под кишлаком, вывели на свободу. Иргаша увезли в горы, где он долго залечивал раненую руку. Так и остался Иргаш с согнутой в локте рукой.

"Шайтан" мне достался случайно. В партизанском отряде, когда мы уходили в Фергану, опытных кавалеристов было всего несколько человек, но они уже сидели на своих отличных лошадях, для других "Шайтан" был слишком ретив.

Действительно, "Шайтан" был чудесный жеребец. Красавец, вороной в яблоках, но отливающий в темное золото, с шелковой гривой и хвостом, красивой головой с умными глазами, широкой грудью и тонкими мускулистыми ногами.

Нa Сыр-Дарье.

Медамин-Бек благосклонно посмотрел на замысел нашего партизанского отряда совершить набег на городишко Н. с целью освободить томящихся в местной тюрьме захваченных "не-большевиков", приговоренных к смертной казни большевиками. Да еще придал в помощь отборных пятьдесят всадников из своего "войска". Операция удалась на славу и прошла так:

...По заранее составленному нами плану к воротам тюрьмы подошли шесть рабочих ферганцев с пилами и топорами и принялись пилить и рубить стоявший против главных ворот тюрьмы тополь.

На вопрос тюремных сторожей, вышедших из калитки тюрьмы из лю- ботытства, - "что вы тут делаете?" - они получили лаконический ответ: "приказано".

Дерево скоро повалилось и, будто по оплошности, прямо на ворота и на калитку, так что калитку закрыть было уже нельзя.

Раздался свисток. Даже трудно было сказать, откуда появилось человек двадцать вооруженных винтовками и гранатами партизан и ферганцев, ринувшихся в открытую калитку тюрьмы. Обалдевшие сторожа мигом были обезоружены и скручены. Отобранными у главного сторожа ключами были открыты камеры узников, их вывели и рассадили на уже ждавших у ворот лошадей, и "айда" уходить, оставив на всякий случай скрытый заслон. По дороге в аптеке купили нужные медикаменты для отряда. Пока маленький гарнизон городка всполошился, нас и след простыл. Будто нас там никогда и не было.

Когда должны были совершить второй набег в этом же роде, на другой городок, то он завершился менее удачно. Нас во-время предупредили, что в город вошел сильный отряд красных. Стали уходить. Разведка выяснила, что большевикам удалось нас окружить и прижать к реке Сыр-Дарье.

Был конец весны, и река в это время года разливается и становится вдвое, если не более, широкой. Мы призадумались. Трудно переплыть, далее с лошадьми, такую махину.

Но вот появляется несколько человек всадников с барашками поперек седел, дровами и мешком риса и... от Медамин-Бека лаконической запиской: "Иди к Дарье, много костров разводи, плов ашай (ешь) - жди". И все! Но вера в Медамин-Бека у нас была большая, потому выполнили в точности его инструкции. À пока нам ферганцы готовили плов, залегли на берегу у камышей и выспались.

Вот и плов готов и жареные барашки на вертеле тоже уже готовы. Садимся группами ужинать. Темнеет. Пока вкусно закусили, и совсем темнота наступила.

И вот слышим странный звук - шелестят камыши, но как-то особенно. Все партизаны насторожились и оружие приготовили. Кто-то шепотом высказывает предположение, что это табун кабанов идет. Нет, не то! Кабаны так не шумят. Вот звук все ближе, ближе, и наконец из камышей выходит бесконечное шествие...

Сперва в темноте и не поняли, что это такое, но отблеск от костров дал все же возможность различить силуэты многочисленных- лошадей, идущих одна за другой. Встаем. Подходим вплотную к призракам... Картина такова: на первой лошади сидит киргиз, к ее хвосту за поводья привязана другая лошадь, и так далее. На последней тоже сидит киргиз. На всех лошадях с боков привязаны, как выяснилось потом, с обеих сторон седел, по надутому мешку из бараньей кожи. Приехавший киргиз сообщает: "Медамин-Бек пароход прислал, будешь через Дарью переправляться". Мы радостно расхохотались.

Пригласили киргизов поесть плова. Утолив голод, проводники говорят: "Надо ехать! Медамин-Бек ждет на другой стороне Дарья - надо дров в костры класть".

Рассадили нас, рабов Божиих, на лошадей с пузырями, взяли мы повод своих жеребцов с левой стороны, перекрестились, да так цугом и вошли в воду.

Лошадям с пузырями плыть легко, да и порожним заводным тоже. Долго все же в темноте мы плыли, и нас заметно сносило течением.

Когда благополучно выбрались на другой берег, то оказалось, что нас с полверсты снесло вниз. Нас встретили всадники. Мы пересели на своих жеребцов и двинулись в ставку Медамин-Бека, который, улыбаясь, пожал нам всем руки.

Большевики, окружавшие нас и прижавшие к Сыр-Дарье, были так уверены в том, что на расовете возьмут нас без хлопот (верно, упуская из виду, что партизаны так просто не сдаются), что начальнику в штаб была послана эстафета: "Завтра белобандиты в наших руках!"

Каково же было их разочарование, когда на расовете, кроме догорающих костров и хорошо обглоданных бараньих косточек, ничего другого на берегу реки Сыр-Дарьи не нашли.

Говорили, что не одна голова за это полетела с плеч.

Это нам Медамин-Бек рассказал на устроенной пирушке.

Воля Аллаха.

Проезжая как-то большей кишлак чудным, ранним весснним утром, въезжаем в крытый базар. Лавки тянутся без конца в перемежку с чайханами. Вот в одной из лавок вижу несколько подвешанных в камышовых сетках больших, длинных, точно мраморных дынь. Лавочник, поняв мой взгляд, сейчас же снял одну из дынь и, подойдя к моему жеребцу, протянул мне ее понюхать. Нюхнул - прямо мед и ананас! Ну, как не соблазниться и не купить. Купил, и на первой же остановке с большим аппетитом, в компании моих друзей, с лепешками и прикончили этот замечательно вкусный плод.

Но дыню съесть в Фергане в апреле месяце - это значит заполучить верную лихорадку, вроде тифа. Недаром старый ферганец, видя, как мы едим дыню, качал головой.

Проходит некоторое время - будто ничего, все благополучно. Но вдруг... Медамин-Бек дает мне сотню отборных своих воинов-всадников и просит помочь ему окружить кишлак "Башанги", занятый рано утром пешим отрядом большевиков-армян. Кишлак мы окружили, и так, что из него никто из армян не ушел. Медамин-Бек, узнав, что армяне—большевики уже успели порезать немало жителей, приказал всех пленных большевиков зарезать тоже... их завели в большой сарай и, как баранов, перерезали. Ужасная картина кончилась.

Еду со своими всадниками обратно и чувствую, что голова делается тяжелой, временами кружится, нападает слабость, и все тянет прилечь, дальше - больше. Приехал в расположение партизанского отряда уже совсем больным, с большой температурой и ознобом.

Принял хины, напился горячего чаю и поскорее устроился в большой комнате на соломе, постлав часть своего большого полушубка, под себя, а другой его частью накрывшись. Не то заснул, не то потерял сознание. Как потом рассказывали, временами поднимался, садился, бредил к снова ложился, теряя сознание. Есть отказывался, а только пил. Со мной рядом, тоже в беспамятстве и бреду, лежал кадет последнего класса Бот. Кроме нас, больных, в комнате находилось человек десять партизан, с которыми мы обычно жили всегда вместе. В соседней комнате находился наш штаб с прапорщиком Осиповым во главе.

Вот, наконец, очнулся я как-то утром, уже, видимо, придя в себя, и будто проснулся от жуткой, мертвой тишины, прерываемой ржанием лошади, доносившимся со двора. И вдруг начинаю сознавать, что это ржет мой жеребец "Алгиджидран"… Оглядываюсь - лежим мы с Ботом, и больше ни души, ни в комнате нашей, ни в соседней. Вещей тоже нет...

У меня сердце заколотилось от давящего предчувствия.. Хотел встать - но куда там - слабость страшная. Тогда, волоча за собой полушубок и оружие на ремне, пополз к выходу. Маузер в деревянной кобуре, наган и патроны к ним кажутся такими тяжелыми.

Выглянул в дверь, и на дворе ни души... Только у самой террасы с небольшим заборчиком стоит мой верный конь, привязанный ремнем от недоуздка к дереву. Увидев меня, "Алгиджидран" радостно заржал, продолжая нервно рыть землю передними копытами. Жеребец заседлан и даже "курджумы" (переметные сумы) переброшены через седло...

Когда я заболел, то нашел молодого ферганца и обещал его хорошо отблагодарить, если он будет внимательно обходиться с моим рыжим любимцем.

Картина ясна: нас, как обузу, бросил отряд, а сам ушел - ясно, что по приказанию начальника партизанского отряда. Но как не похоже на моих друзей! Столько пережили вместе, в стольких опаснотях друг друга выручали. Спасибо, что хоть конюх ферганец моего жеребца не увел!..

Бот, видя, что я уползаю, взмолился: "Не бросай меня, Михаил Михайлович!" - и пополз за мной. Собрав все силы, вполз я на террасу, приподнялся до перил, находящихся в уровень с седлом, и начал медленно влезать на лошадь. К счастью, перила были низкие, а терраса стояла на пять ступеней от земли. Этот момент никогда не забуду. Обычно такой нетерпеливый "Алгиджидран" стоял, как барашек. Умное животное поняло, что не время дурачиться.

Как я вскарабкался на седло, уже и сказать не могу. Так как временами голова кружилась от слабости, то я сейчас же привязал себя к седлу висевшим на передней луке арканом.

Устроившись и передохнув, говорю Боту:

-    Ну, теперь пытайся сесть сзади меня на круп.

Бот полез. Долго лез, но влез-таки.

-    Теперь, - говорю, - держись крепко за меня, а чтобы но упасть, вот тебе конец аркана, привязывай им себя ко мне.

Отвязав, не без труда, ремень от недоуздка, привязанный к дереву, мы двинулись шагом, конечно. "Алгиджидран" нас вез, зная, куда ушли другие лошади.

Выехав из кишлака, мы поехали по засаженной тополями аллее среди полей. Вот что-то свистнуло и щелкнуло по дереву, еще и еще. Смотрю вправо и вижу далеко людей, идущих цепью. Да это по нас стреляют! Перекрестился и прошептал: "Матерь Божия, пресвятая Богородица, спаси нас!"... Мы же можем ехать только шагом!.. А пульки все щелкают и свистят. Но вот противник, удивленный нашей беспечностью или по какой другой причине, неожиданно прекращает стрельбу.

Впереди показался кишлак, а когда мы подъехали, то увидели сидящих верхом наших партизан. При нашем появлении вид у них был сконфуженный, а узнав, что мы были брошены на произвол судьбы, то есть на расстрел, так как наше логово было почти окружено большевиками, страшно возмутились.

Находившийся тут же Медамин-Бек, когда услышал наш рассказ, так вскипел, что его с трудом удержали, чтобы он не выпалил из Парабеллума в прапорщика Осипова. И не надо было удерживать. Подлость всегда должна быть наказана. Положим, позже так это и случилось. Но зато и избил же Медамин-Бек палкой арбакоша, который должен был нас, больных, вывезти на арбе, но сбежал, не захватив нас.

Бота сейчас же уложили на арбу, я же остался на лошади, хотя был слаб. Мы двинулись в горы, и чем выше мы поднимались, тем лучше мне становилось, силы быстро возвращались, а аппетит появился бешеный - только бы и ел.

По дороге выяснилось, что у большевиков была попытка окружить кишлак, в котором был расположен Партизанский отряд и люди Медамин-Бека. Начальник, выслав людей отряда отбиваться и смертельно боясь попасть в руки большевиков, которым он изменил, перейдя на нашу сторону, уехал, бросив нас с Ботом. Правда, он приказал ферганцу взять нас на арбу, но последний, оставшись один, перепугавшись, сбежал.

Пролежал я без памяти, оказывается, двенадцать дней и только на тринадцатый очнулся - и так во-время.

Так мы и ушли из Ферганы в Бухару.

Заравшан.

Когда большевикам удалось отрезать нашему Партизанскому отряду дорогу в Бухару, то мы круто свернули вправо и пошли не самой кратчайшей, но зато и самой трудной дорогой над Заравшаном.

Красива и величественна была эта дорога в пятьдесят четыре версты, но и полна ужасов. Начиная с того, что козья тропа вилась над пропастью в четыре этажа высотой, в которой с шумом к ревом несся бурный Заравшан (золотые воды). От быстрого течения вода в реке, действительно, была темно-золотистой. А слева мы прижимались к отвесной скале тоже такой же вышины, если не больше.

То, что ехать приходилось все время по узкой тропе над пропастью - еще полбеды, но вот переезжать "балконы", то есть висячие мосты без перил, шириной всего в полтора аршина и сильно качающиеся под нами - это уж, извините, кошмар... А таких "балконов" много. Но хорошо хоть, что они были не длинные, кроме одного "Чертова моста" . Эти балконы были подвешены над щелями, так как тропа вдруг обрывалась такой щелью и, чтобы попасть на нее снова, нужно было перезжать по такому мосту.

Меня все интересовало - что слева, за скалами. Спросил проводника, и он мне пояснил, что там очень хорошие долины, с громадными садами, и что там главным образом растет "урюк" - абрикосы; замечательные своей величиной и вкусом.

Воспользовавшись тем, что дорожка в одном месте отлого поднималась вверх, я поехал с несколькими друзьями посмотреть. Поднявшись, мы были поражены контрастом. Целые плантации абрикосовых деревьев, и среди них жилища горцев. К нам сейчас же подошли несколько человек. Прямо красавцы. Высокие, стройные брюнеты, с серыми глазами и орлиными носами. Женщины, не закрытые чадрой, с любопытством на нас глазели, а мы могли ими полюбоваться - одна красивее другой. Нас сейчас же угостили великолепным, крупным, душистым, хоть и сушеным, урюком и фисташками. Дали и с собой мешочек основательный, из которого мы и угостили остальных партизан.

Но вот страшная дорога кончилась, и мы через естественные ворота въехали в узкое ущелье, тянувшееся с полверсты среди высоченных, отвесных стен-скал. Это ущелье памятно тем, что здесь наш Русский отряд (забыл, в каком году) погиб целиком.

Этот отряд шел усмирять восставших. Ему жители-горцы дали втянуться в ущелье, а затем сверху, со скал, забросали камнями и расстреляли. Не многим счастливцам удалось избегнуть избиения.

Но вот и ущелье пройдено и открылся перевал на Бухару. Здесь было разветвление нескольких дорог. Мы остановились и решили поесть. Плов был уже почти готов, когда нас жители предупредили,что крупный отряд большевиков спешит закрыть нам снова дорогу на перевал в Бухару. Пришлось спешно уходить. Рассовав рис с бараниной по ісожаным мешкам, двинулись.

Обернувшись, сзади себя увидели вдали остановившийся большевицкий отряд, смотревший нам вслед. Пульки просвистели над нашими головами. По нас открыли огонь...

Но вот и перевал, с довольно отлогим подъемом на него. Наш путь пройден, и мы вошли в Бухарские владения...

Бухара.

Но вот мы и в Бухарских владениях. Конечно, бухарцы уже прослышали, что к ним перевалил какой-то вооруженный отряд. Знали,конечно, и кто мы... Нас встретили радушно, но временно просили сдать оружие. Не помню, сдали мы его или нет, если и сдали, то на очень короткий срок, так как очень быстро пришло согласие от Эмира Бухарского на наше предложение помочь ему в борьбе с большевиками .

Нас сперва разместили в пограничном городке, где был завод, на котором бухарцы изготовляли пушки и оружие для армии Эмира. Затем с почестями повели в столицу Бухарского ханства - Бухару.

Здесь мы с облегченным сердцем сдали Эмиру везомый золотой запас, с тем, чтобы он передал его Асхабадскому правительству.

Дали нам хорошо отдохнуть после всего пережитого и залечить на сол­нышке раны, и только уже после этого попросили ехать в Бурдалыкское Ханство Гнеближе, к крепости Керки, "действовать".

Из Бухары по нашему настоянию прапорщику Осипову было предло­жено проследовать на Асхабадский фронт. Осипов отправился в сопро­вождении офицера по пескам, в дальний путь, но по дороге был убит своим компаньоном. "Пропущен через песок", как последний выразил­ся в своем докладе. Убил его офицер, якобы, с целью грабежа, так как пожелал воспользоваться крупной суммой денег, имеющейся при Осипове, и его кольцом-талисманом. По преданию, это кольцо прино­сило несчастье тем, кто его похитил.

Кольцо было очень хорошей работы, золотое, с двумя переплетен­ными нагими женщинами из платины на нем и с очень ценным рубином или сапфиром посередине.

Что было раньше - не знаю, но Осипов его похитил и погиб. Офи­цер похитил его у Осипова - погиб. Так сбылось предсказание.

В Бухаре, когда осматривали город, меня больше всего поразил громадный крытый базар. Чего, чего только там не было из товара. Какие шелка, какая кожа, какие ковры со всего бесконечного песча­ного пространства! Просто глаза разбегались. Было что выбрать. А главное - лавки в отсутствие купцов-хозяев не запирались, а толь­ко задергивались ситцевой или шелковой занавеской. Краж там нет, и их не знают. Почему? - спрашиваю. Очень просто, объяснили мне. Пойманному вору отсекут руку по локоть, ту, которой он крал. Веч­ный позор для вора и для его семьи. Его все сторонятся. Таков муд­рый закон Бухары.

Бухарцы народ рослый и очень красивый. В Бухаре есть место, где живут только бухарские евреи. Последние, перемешавшись кровью с бухарцами (хотя это и запрещено) еще красивее местных жителей. А женщины такой красоты, что просто глаз не оторвать, и их можно видеть очень часто, чего нельзя сказать про бухарских женщин, так как они в гаремах и ходят по городу с закрытыми лицами.