В журнале "Первопоходник" № 15-й за октябрь 1973 года помещена большая статья о нем, в память 55-летия его трагической гибели подписанная "Однополчанин". После победных операций - 2-й Мама-Хатунской и Эрзинджанской, продолжавшихся со средних чисел мая по 17 июля 1916 года, - нашу 5-ую Кавказскую казачью дивизию, состоявшую из 4-х полков и 2-х конных батарей Кубанского Войска, оттянули в тыл на отдых, к самой крепости Эрзерум. Сюда и прибыл в наш 1-й Кавказский полк "однополчанин" полковника Мистулова по 1-му Волгскому полку Терского Войска, его большой друг, на должность помощника командира полка. Несколько лет тому назад он умер в Париже. То был полковник К.С.Лотиев.

Расширю его статью о генерале Эльмурзе Асламбоковиче Мистулове.

После 1-й Мама-Хатунской операции, на запад от крепости Эрзерума, в феврале, марте и апреле 1916 г., наш полк был переброшен к Сары-камышу. Полк был вакантный. Офицеры ждали назначения к нам командиром полка кровного Кубанского казака-полковника, и вдруг - вновь назначен Терский казак, а судя по фамилии - горец, полковник Мистулов Эльмурза. Офицеры были огорчены и задеты в своей Войсковой гордости. К тому же, никто из офицеров его не знал и даже не слышал о нем.

После двух недель отдыха полк вновь был вызван на фронт. В три перехода по горам полк вошел в Эрзерум. Назначена "дневка". Нового командира ждали не ранее, как через месяц времени, зная, что он прибудет к нам с юго-западного фронта и, естественно, возьмет отпуск и заедет в свою станицу. Но мы ошиблись.

Далеко за полночь скачу по темным узким улицам Эрзерума в гостиницу "Франция", так как полкового адъютанта вызывает к себе "новый командир полка". В мрачном коридоре гостиницы меня ждал старший полковой писарь Халанский и шопотом докладывает: - Ваше Благородие... я прибежал со списком гг. офицеров, может быть, новый командир полка его потребует.

Опытный старый служака, вахмистр Халанский, не ошибся.

Постучав в маленькую дверь низкого потолка турецкой гостиницы, громко произношу:

- Господин полковник, разрешите войти? - Получив утвердительный ответ, вхожу.

В темно-синей черкеске фабричного сукна нараспашку поверх длинного черного бешмета, с очень бледным уставшим лицом с темно- рыжими усами "а-ля Вильгельм", у маленького столика сидел высокий стройный наш новый командир полка. Облокотившись на руку, он, видимо, о чем-то думал.

-    Господин полковник... Адъютант 1-го Кавказского полка, хорунжий Елисеев, - представляюсь, - отрапортовал я.

При первых словах рапорта Мистулов встал, взял положенную стойку "смирно" и, выслушав короткий рапорт, молча смотрел мне в глаза, явно изучая своего адъютанта. Затем, чисто по-мусульмански слегка наклонив вперед свою высокую стройную фигуру, сделал шаг ко мне - подал руку. Я молчал, так как молчал и он. Это продолжалось несколько секунд, но показалось мне "долгим" перед новым и неведомым командиром полка. Не садясь на свой стул и все время смотря мне в глаза, он спросил, вернее, произнес первые свои слова в его новом полку:

-    Как ваше имя и отчество? - Я назвал их.

-    Федор Иванович... сможете ли вы показать мне полный список гг. офицеров полка, с указанием должностей, чинов и полученных боевых наград?

Он произнес это так вежливо, словно я ему не был подчинен. Кроме того, в интонации его голоса, в его осанке и в его внешней аккуратности был явно выражен благородный горец Кавказа, который сразу же подкупал того, с кем он говорил.

 Халанский передал мне список офицеров. Читая его, он внимательно останавливался над каждой фамилией, спрашивал короткую характеристику каждого и полученные ими боевые ордена.

С этого дня он всех офицеров называл только по имени и отчеству, в противовес многим другим старшим начальникам, которые обращались к своим подчиненным по чинам.

На утро следующего дня он представился своему полку. Именно - он представился полку, но не полк ему, своему новому командиру.

Стояла исключительная непогода - слякоть. Моросили дождь и с снег. Висели низко темно-серые тучи. В серых черкесках, в непрезентабельном для глаза походном виде, тысячеконный полк ждал своего нового командира

На прытком кабардинском коне, в темно-синей черкеске, при дорогом кавказском оружии с позолотой, одетый так, словно выехал на парад - вихрем подлетел он к полку, в три прыжка остановил своего горячего коня и громко, внятно, как-то гортанно произнес:

-    Здо-ро-во Слав-ный Кавказский полк!

Это было так неожиданно и так красиво, что полк, в свои тысячу голосов, особенно компактно и громко ответил. Сказав несколько приветственных слов Мистулов шагом, молча проследовал по всем рядам 24-х взводов полка, опытным глазом боевого офицера рассматривая казаков, лошадей, седловку, походные вьюки. Это было 15 мая 1916 года. Мистулову шел 4 7-й год от рождения. Он был неженат.

Скромный и благородный спартанец - он прибыл к нам с единственным конным вестовым, младшим урядником своего 2-го Сунженско-Владикавказского полка Терского Войска, Батарбек Мистуловым. В обыкновенных кавказских ковровых сумах на заводной лошади был весь его "командирский багаж".

С этого памятного дня началась новая, исключительно интересная во всех отношениях жизнь и боевая работа полка, совершенно непохожая на предыдущую.

С этого дня началась "2-я Мама-Хатунская операция". 28 июня 39-я пехотная дивизия втянулась в жаркий бой с турками за вторичное обладание городом Мама-Хатуном, отстоящим около ста километров на запад от крепости Эрзерум. Полку приказано быть в непосредственной близости к пехотным цепям и быть наготове. Бой кипел. Шла сплошная трескотня винтовочных выстрелов. Сильно стучали пулеметы. Мистулов молча и сосредоточенно смотрел вперед. Чутьем испытанного воина он понял, что моральный перевес боя перешел на нашу сторону и настал тот момент, когда должна действовать конница.

-    По-олк!... Са-ди-ись! - громко прорезал он тишину строя.

-    Наметом за мно-ой! - продолжил он команду, вскочил в седло и наметом бросился вперед. С сотенными ординарцами при штабе полка я последовал за своим командиром, а за нами - все сотни.

Заскрежетали многочисленные каменья под копытами многих сот казачьих лошадей; пронесся эхом гул движения быстро несущейся конницы, и резерв пехоты, бросившись в стороны от дороги, - только удивленно смотрел - куда и почему несутся казаки?! Полк, длиннои кишкой конного строя "по три", несся по единственной горной дороге. Полк пересекает цепи своей пехоты, ведущей жаркий бой, оставляет ее позади себя и скачет куда-то вниз, к городу. Турецкая пехота, занимавшая позиции по хребтам южнее города, весь огонь перенесла на казаков. В котловине показался незначительный городок-село. Перед ним - никаких турецких позиций. Все они к югу, на продольных высоких кряжах. Весь городок постройками сгрудился к северу от дороги. К югу - низина, по которой течет речка. Все шесть сотен полка перед турками, как на ладони. Фланговый ружейный огонь турок настолько сильный, что Мистулов перевел своего коня в полный карьер, чтобы пронестись мимо этого смертельного участка. Тем же аллюром своих лошадей неслись те, кто следовал за ним... Голова колонны полка пронеслась мимо города в несколько минут. Видимо, чтобы не дать нам возможности выброситься на широкую долину за городом, турки открыли ураганный огонь по голове полка. Мистулов вихрем несся впереди полка, не имея перед собой даже и головных дозоров. В эти короткие секунды он безусловно понял, что "зарвался"... Впереди нас был еще один отрожек от северной гряды гор. Время учитывалось секундами - "куда скакать с полком?"

Мистулов дернул коня поводом вправо от дороги, к кряжику, потом влево, к дороге, и в третий раз опять вправо, к кряжику и бросил своего прыткого коня во весь мах его карьера. С ординарцами скачу за ним вслед. Под сокрушительным огнем турок, с разбега воткнувшись в отрожек, Мистулов сбросился с седла. Я последовал за ним. Его конный вестовой, высокий рыжебородый казак Кандыбин - также. И едва Кандыбин сделал бросок своего большого тела вперед, чтобы подхватить повод коня своего командира полка - я услышал рядом с собою неприятный звук "чвяк!"... и Кандыбин, закрыв глаза и приложив левую руку к груди, беспомощно повалился всем телом назад. Я все же успел подхватить его за талию и схватить поводья трех лошадей. Мой вестовой, молодецкий одногодок Федот Ермолов, с двумя ординарцами от 1-й сотни, оттянули убитого назад. Пуля угодила в самое сердце, и он был уже мертв.

Головная 1-я сотня полка карьером неслась под наш кряжек, казаки мигом сбрасывались с седел, присев у ног своих лопадей. Огонь 

турок бушевал над казаками. Иистулов, сбросившись с коня, повалился сразу на левый бок, а потом на спину и... замер. Я бросился к нему со словами:

-    Господин полковник! Вы ранены?...

-    Не-ет...

-    Господин полковник, ваш вестовой Кандыбин убит, - докладываю ему,

-    Што-о? - громко протянул он, подняв голову.

-    Кандыбин убит, - повторяю ему.

-    Ааа... - с жалостью протянул он, закрыл глаза и вновь повалился на спину.

Все это произошло так скоропалительно - даже короче того времени, чем это пишется.

Нить бешено скачущих к нам казаков оборвалась, и обнаружилось, что за командиром полка последовала только головная сотня, а остальные пять сотен словно провалились сквозь землю.

Быстро ползу "на карачках" к командиру и докладываю об этом.

-    Хорошо, - отвечает он мне, а что означало это слово "хорошо", я понял только в следующие минуты.

Под невысоким отрогом кряжа, в полумертвом пространстве, спряталось до 150 лошадей и казаков. Казаки, свалившись с коней, все "залегли", кто как мог, укрывшись от жесточайшего огня турок, держа своих лошадей в поводу, боясь приподняться на ноги. Глубина этого "полумертвого пространства" доходила только до половины роста лошадей. Уже лежало на земле несколько убитых и раненых лошадей, Из страха быть убитыми, казаки не снимали с них седел. Пули турок пчелиным роем неслись над нашими головами и жестоко рыли гребешок отрога, обдавая казаков пылью с песком и каменистыми осколками. О том, чтобы занять цепью казаков этот гребешок отрога, не могло быть и речи. Со своего высокого кряжа турки видели нас, как на ладони, "Полумертвое пространство" было настолько мало, что 150 лошадей едва помещалось в нем. Осмотревшись кругом, я тогда лишь понял слово командира, "хорошо", что означало: если бы весь полк последовал сюда, была бы полная катастрофа.

Всем было страшно. Казаки, скорчившись у ног своих лошадей, молчали или говорили шопотом. Казачьи кони, под несмолкаемый визг смертоносных пуль турок, видя кровь убитых, боязливо сгорбились и спустив головы, нервно дрожали от страха. Страх...

Хорунжий Коля Леурда. Окончил Владикавказский кадетский корпус и в июле месяце 1914 года сотню Николаевского кавалерийского училища в Петербурге. Он пробыл со мною в одной сотне полтора года войны. Подружились. В боевой цепи казаков он не пригинался, не прятался от турецких пуль.

"Я хочу быть убитым в бою... а не убьют - сам застрелюсь", - как-то поведал он мне, как старшему хорунжему, отвергнутый любимой девушкой. Теперь он подполз ко мне "на карачках". Он молча смотрит на меня. Его красивые карие глаза теперь были совершенно бесцветными, потухшими и словно ничего не видящими. Умный офицер, гордый, с чуткой душею, он понял, что сотня с командиром полка попала в западню и спасти ее может только случай. (В феврале 1918 г подъесаул Леурда застрелился).

Мистулов, не поднимаясь, изредка спрашивал меня:

-    Федор Иванович, каковы потери? Что видно в городе? Где же остальные сотни?

Полковой адъютант должен "все знать". А не зная - должен узнать. Поэтому я не сидел на месте и все время "рыскал на корточках", чтобы узнать - как, где и что вокруг нас делается.

Такое положение продолжалось около часа. Вдруг на восточной окраине города затрещал частый ружейный огонь То подошли передовые части 39-й пехотной дивизии и открыли огонь по южным хребтам турок. Турки отвечали, ослабив огонь против казаков. Мистулов диктует приказание :

"Есаулу Калугину со всеми сотнями пройти вперед и очистить от турок долину западное города Мама-Хатуна. Я с первой сотней нахожусь у пригорка западнее города и не могу двинуться вперед. Нужна помощь".

Где были наши пять сотен полка, мы не знали. Ординарец от 1-й сотни с письменным приказанием двинулся куда-то на север. Мы ждем выручки. Наша пехота постепенно заглушала огонь турок. Какой-то казак 1-й сотни в сторонке подполз к гребешку оврага и вскрикнул радостно:

-    Ваше Высокоблагородие !.. Наш полк скачет !

-    Где? - вскочил Мистулов.

-    А во-он!... с запада, - ответил казак.

Наша пехота огнем сбила турок. Они бросили свои позиции и отступили на юг.

-    По коням!.. Садись! - выкрикнул Мистулов, и 1-я сотня мигом вскочила в седла и выбросилась на шоссейную дорогу. С запада, поднимая пыль широким наметом, во взводной колонне спешили к нам пятгь сотен полка. Есаул Калугин доложил, что сотни но выдержали флангового огня, бросились на север, перевалили через хребтик и скакали, дальше на запад в надежде там соединиться со штабом полка и с 1-й сотней.

Мистулов, опытный воин, ясно понимал, что в боях бывают такие положения, которые иногда совершаются вне воли и расчета каждого начальника. В данном случае то, что эти пять сотен хлынули в сторону от огня турок и не последовали за головной сотней, оказалось к лучшему. Сотни, перепахнув к северу, продолжали скакать на запад. Туркам со своего хребта эта картина была видна, как на ладони. Эти пять сотен казаков выбрасывались на широкую долину реки Кара-су и угрожали не только их левому флангу, но и тылу. Поэтому они, под огнем нашей пехоты и ввиду появления конницы в долине - спешно оставили свои позиции и отошли на юг, на следующий параллельный хребет.

Фатальная гибель вестового, казака Кандыбина станицы Ново-Покровской, глубоко опечалила Мистулова. По Государственному закону конь и седло убитого или умершего казака переходит в собственность полка, а родителям или жене высылаются - за коня по казенной расценке 250 рублей, а за седло 38. Остальные вещи продаются с аукционного торга, что во время войны, да еще в Турции - дело безнадежное.

Мистулов, как командир полка, нарушил этот Государственный закон. Он нарядил станичника убитого и отправил отцу Кандыбина коня с седлом и со всеми оставшимися у него вещами, а вдове убитого отправил 200 рублей из полковых сумм. Посмертно Кандыбин был награжден Георгиевским крестом 4-й степени, который также был отправлен вдове. Жест с его стороны исключительный. Таков был Мистулов.

Фатально храбрый, он осознал, что его конная атака на город Мама-Хатун длинной лентой полка в колонне "по три", по единственной дороге - была не продумана. Она оставила в его душе глубокий след. Ни с кем из командиров сотен полка он не вспоминал о ней.

На отдыхе полка под Карсом осенью 1916 года с ним жил в одной комнате и его помощник по строевой части, старый однополчанин и друг еще по 1-му Волгскому полку, когда они были молодыми офицерами, полковник К.С.Лотиев. Я тогда был опытный полковой адъютант, уже в чине подъесаула. Он меня любил. Ежедневно я являлся к нему с полковой перепиской. Будучи в хорошем настроении, при Лотиеве, он раза три спросил меня с улыбкой: "Федор Иванович... А помните вы атаку Мама-Хатуна?" - Спросит и, покрутив головой, громко засмеется, чем показывал, как он тогда зарвался. И, конечно, рассказывал об этом Лотиеву, о чем последний и написал в журнале № 15.

Эта моя статья - заслуженная дань нашему выдающемуся командиру полка, храбрейшему офицеру, добрейшему и благороднейшему человеку. О нем я много написал в своих брошюрах. Полк полюбил его исключительно глубоко. И вот, он должен был оставить наш полк. Ему дали повышение по службе.

Опечалились офицеры. Проводы его были необычайны. Вместо радости и веселья на прощальном офицерском обеде была сплошная грусть. Очень сосредоточен и молчалив был сам Мистулов. Его душа, видимо, предчувствовала, что он расстанется с нами "навсегда" и никто из нас уже не увидит его на этом Божьем Свете. Его заместитель, войсковой старшина Ст.Ег.Калугин, подносивший от офицеров массивный серебряный сервиз с "факсимиле" каждого из нас, от волнения прервал речь и пролил слезу. Мистулов обнял Степана Егоровича Калугина. Все молча сели. Молчал и Мистулов. Потом он встал, печальными глазами обвел нас всех и начал так:

- Господа. Я Терский казак. До этого служил только в Терских строевых частях. До вас командовал 2-м Сунженско-Владикавказским льготным полком. Стаж требовал отбытия в командовании "первоочередным полком". Мне предложили ваш 1-й Кавказский полк неведомого мне Кубанского Войска. Я согласился.

И не скрою от вас - когда ехал в полк, я не знал, каков он. Каковы Кубанские казаки? А главное - каков офицерский состав полка?

Не скрою и того, что я предпочел бы любой полк своего Терского Войска любому Кубанскому... Прошу меня простить и не осудить за это. Думаю, что вы мои чувства поймете. И пот теперь, после девятимесячного командования 1-м Кавказским полком, уезжая от вас, должен вам слазать, что то, что я нашел в полку, то, что я нашел среди вас, господа офицеры, мои дорогие соратники, - я редко встречал в других полках. Такой чистоты жизни, такой дружкой и честной офицерской семьи - трудно сыскать.

Я полюбил 1-й Кавказский полк так, как не любил еще ни одного полка в своей жизни. Я вас никогда не забуду. К воспоминания о вас всегда будут наполнять мое сердце любовью к вам, мои дорогие Кавказцы - родной и милый моему сердцу 1-й Кавказский полк...

Слова Калугина и Мистулова- все офицеры выслушали стоя за столом. Закончив речь, полковник Мистулов обошел и расцеловался со всеми нами.    

-о -

О фотографиях в журнале № 15: 1. Генерал Мистулов с братьями - сняты, видимо, в 1918 году, в период гражданской войны. Он очень постарел.

2.    Справа - генерал и Довлет - снимок во время войны - он в чине полковника, Девлет студент, который осенью 1916 года зачислен в наш полк в чине корнета.

3.    Мистулов на своем кабардинце под кличкой "Мальчик". Он в чине полковника и в должности командира 1г-го Кавказского полка, в молоканском селении Владикарс, в 7 верстах южнее Карса, перед домом своей квартиры, в день Войскового Праздника 5-го октября ст. стиля 1916 года, на отдыхе полка.

Конь "Мальчик". Он весь соткан мускулами. Дитя горного Кавказа. Копыта "стаканчиками" для горных троп. И на фотографии он напряжен под своим знаменитым седоком, о чем говорят его уши, глаза, ноздри. Сыны Кавказа.

Полковник Ф.Елисеев.