(Продолжение, см. № 23)

Ну, значит, наверняка пропали! Мы уговорились не упоминать имени Маши и не давать ее адреса. Я подошел к дверям дежурной комнаты и попросил разрешения войти с рапортом о прибытии из отпуска. Короткий вопрос: "Сколько вас?" Отвечаю: "Четверо". - "Входите все четверо!"

Вошли, встали смирно. Капитан посмотрел на нас с изумлением и не произнес ни одного слова. Такое молчание для нас было настоящей пыткой и не предвещало ничего хорошего. Наконец, капитан встал, прошелся несколько раз мимо нас, затем внезапно остановился и сказал:

-    Ну-с, давайте мне объяснения о причине вашего недопустимого для юнкеров вида и поведения!

Прошло несколько минут в молчании (так нам казалось, возможно, что это были секунды!). Раздался опять голос капитана:

-    Я требую от вас объяснений сейчас же! Ну!

Мы опять молчали. Тогда капитан обратился ко мне:

-    Старший портупей-юнкер Мейбом, я вижу, что вы пострадали больше, чем ваши друзья, ваши глаза, как яблоки, где же вы заполучили такое украшение? Я приказываю вам объяснить мне сейчас же!

Зная, что все случившееся произошло по моей вине, да и другого выхода не было, я откровенно все изложил капитану с самыми мельчайшими подробностями. Мои объяснения я закончил словами:

-    Другого выхода у нас, г-н капитан, не было, как принять бой. Они - студенты - оскорбили нашего Государя и всех нас, и мы, юнкера Владимирского Училища, приняли их вызов несмотря на то, что их было в три раза больше: это был наш долг. Г-н капитан, мы имеем неказистый вид - синяки, поцарапанные лица, - но если бы вы могли увидеть наших оппонентов - "внутренних врагов", - думаю, что мы бы удостоились благодарности!

Мы гопрежнему стояли смирно, ожидая решения капитана Писаревского, а я в душе удивлялся, откуда у меня появилось такое изобилие слов и смелость доложить все происшедшее. Капитан молча сел за свой стол, долго смотрел на нас, затем встал, подошел к нам и уже с доброй улыбкой сказал:

-    Г-да старшие портупей-юнкера, благодарю вас за Царскую службу. Слава Владимировцам!

Мы со слезами на глазах рявкнули:

-    Покорно благодарим, господин капитан!

Но... капитан продолжил :

-    За неправильное ношение формы сажаю вас каждого на трое суток под арест и надеюсь, что за эти три дня у вас все следы заживут. С Богом! Идите по ротам и еще раз спасибо за верную службу.

От неожиданности такого решения мы просто обалдели. Мы думали, что в лучшем случае нас выведут перед строем всего училища и срежут наши нашивки, но, слава Богу, за нашу верность Государю Господь сохранил нас. Мы бодро зашагали по своим ротам, где дежурный юнкер отобрал от нас наши тесаки и препроводил на гауптвахту.

На этом мои мысли прервались, и я вернулся к настоящему ужасному времени. Грустные, безотрадные мысли окружили меня. Вот еще с каких пор Маша была отравлена социализмом-большевизмом, вот с каких пор шла неустанная подготовка к свержению нашего строя. Ну, что ж! Дождались и получили чорт знает что, но это еще только начало, впереди много всяких изменений и, может быть, не в их пользу. Цыплят по осени считают! - говорили старики.

Мне хочется кричать и сказать всем, всем: смотрите, что вы делаете, вы губите Родину! К сожалению, это только мечты, а сейчас, в реальности, я в грязной теплушке пробираюсь домой, как какой~то преступник, и только потому, что я офицер, исполнивший свой долг до конца. На всю мою жизнь останутся у меня в памяти ужасные спены расправ банд "товарищей" с офицером, который по неосторожности обнаружил себя. "Бей его, золотопогонника, бей кадета, бей корниловца!" - а ты сидишь, закрыв глаза, и бессилен помочь своему брату офицеру. Все это было настоящей пыткой. Мне пришлось переменить много поездов, так как, как только кто-либо из "товарищей" начинал пристально приглядываться ко мне, я знал, что я должен исчезнуть, и под видом того, что мне нужно выйти в уборную, на первой же остановке исчезал из этого состава и искал следующего, чтобы не попадаться на глаза "любопытным". Иногда приходилось два, три дня ждать следующего состава. Однажды, зайдя в уборную с уцелевшим еще куском зеркала, я взглянул на себя и ужаснулся. Глаза ввалились от усталости и недоедания, отросла борода и волосы. Не я, а какое-то чудовище человекоподобное.

Но наконец-то я добрался до Москвы. Мне нужно было делать пересадку на Казанскую железную дорогу. Настроение поднялось. Недалеко от дома, слава Богу!

Моя новая теплушка была так переполнена, что мы все спали, прижавшись друг к другу. ЗЛОВонный запах от спящих и смрад от дымящей печки не давали возможности свободно дышать. Я решил слезть с нар и пробраться к открытой двери, где несколько солдат сидели, свесив наружу ноги. Солдатская шинель, бывшая на мне, давила меня, и я решил хотя на время избавиться от нее, дать телу отдых. Будучи зачислен в Ударный батальон, я носил на рукаве национальный угол. Шинель я сменил на солдатскую, но совершенно упустил из виду, да и не подумал, что споротая эмблема ударника на рукаве гимнастерки под лучами солнца оставила довольно ясный темный след.

Прислонившись к двери, я с наслаждением вдыхал чистый, свежий морозный воздух, мечтая о скором свидании с родными. Поезд шел по гористой местности, недалеко виднелись маленькие деревушки, занесенные снегом, также огромные ели с ветвями, гнущимися под тяжестью снега, и мои мечты уносили меня в родные края с Рождественской елкой, игрушками, подарками. Как в бреду, передо мной вставали лица моих дорогих отца и матери, братьев, сестры. Не знаю, как долго я простоял так, мечтая, как вдруг неистовый крик вернул меня к действительности. Кричал один из "товарищей",

-    Товарищи! Глядите, кого мы тута имеем. Смотри на его рукав!

Я сам машинально посмотрел на мой рукав, и - о, Боже! - отпечаток оторванной эмблемы ясно выделялся под лучами солнца.

-    Ударник! Корниловец! Кадетская сволочь! Хватай его, товарищи!

    Мгновенно несколько рук вцепились в меня. Мысль о способе спасения из этого дурацкого положения, как молния, пронзила мой мозг. Поезд шел в гору, поэтому движение его было замедленным, я решился: внезапным рывком оторвался от державших меня рук и... прыгнул в неизвестность, в снег. Из вагона что-то кричали и стреляли в меня, но, упав и ударившись обо что-то твердое, я катился под обрыв. Чувствую боль в правой ноге, попробовал встать - не смог. Недалеко от меня валялась большая дубина. Дополз до нее с трудом и заставил себя подняться. Куда идти? Дороги никакой нет - все занесено снегом. Остался я в одной гимнастерке. Пока светит солнце, еще ничего, но как только оно исчезнет с небосклона, так замерзну, как щенок. От боли в ноге и в бедре мои мысли были путаными, но все же я решил, что должен как-то добраться до жел.дорожного полотна и идти по нему до первой попавшейся сторожки.

С большим трудом поднялся на полотно, отдышался, но присесть не решился - не встану - и заковылял, сам не зная куда - в пространство. От холода, боли, физического напряжения и утомления мой мозг отказывался повиноваться. Напало полное безразличие ко всему. Только одна мысль сверлила мозг: не садись, заснешь и никогда уже больше не проснешься - замерзнешь! Боли в ноге и бедре усиливались с каждым шагом. Сколько я прошел - не знаю. Уже наступил вечер, и только вдали на горизонте можно было что-то различить, на повороте железной дороги я увидел сторожку, но... для меня она была еще слишком далека. Попробовал закричать - язык не повиновался, то ли от слабости, то ли от холода и голода. Как в тумане, вдруг увидел около себя человека, и... мое сознание провалилось в бездну.

Когда очнулся и открыл глаза, увидел каких-то людей, сидя около небольшой печурки. Где я? Кто эти люди? Друзья? Враги? Слежу за каждым, но вид ведь обманчив. Один из них с бородой, средних лет. Борода настолько разрослась, что видны одни глаза - глаза как будто не комиссарские, а там - кто его знает? Двух других вижу только спины. Хотел повернуться, но от острой боли в бедре я невольно застонал. Волосатый быстро подошел ко мне и спросил:

-    Как вы себя чувствуете? Ну, слава Богу, выжили... Ведь мы притащили вас сюда пять дней тому назад, вы были, как ледяшка, но Господь сохранил вас. Ну и живучий же вы! Из вашего бреда мы узнали, что вы офицер, а по гимнастерке - что вы и ударник. Вы счастливы, что попали к нам.

Чувствую, что слезы благодарности и счастья текут у меня по щекам. Я попал в руки не врагов, а братьев. Бородатый пошел к печурке и вернулся с миской супу и куском черного хлеба. Передавая мне еду, тоном приказа заявил:

-    Вы так долго ничего не ели, что сначала подкрепитесь, а затем уже можно будет и говорить.

Суп мне показался лучшим, какой я когда-либо ел. Когда я по

ел, тот же бородатый сказал:

-    А теперь спите, мы вас разбудим. Вы еще недостаточно окрепли для разговоров.

Он ушел обратно к своей печурке, а я мгновенно заснул, но уже спокойным, здоровым сном.

Проснулся я от веселого смеха. Около печурки опять сидели трое и весело смеялись, чему - не знаю, так как я во сне не слышал их разговоров. С трудом поднявшись, я приветствовал их. Один из них принес мне большую кружку горячего молока и черного хлеба. Я с удовольствием закусил, и тут началось знакомство. Первым заговорил бородатый:

-    Ну-с, ваш чин? Полк? - Он задавал эти вопросы так, что в его тоне чувствовалось, что он привык командовать.

Я ответил, что я офицер производства 1-го октября 1914 года, мой чин - капитан, мой полк - 497 пехотный Белецкий, 125-й дивизии. После этого бородатый сказал:

-    Я полковник Перхуров, а это мои друзья - поручик Еременко и штабс-капитан Нельский.

Оба они подошли ко мне, и мы обменялись рукопожатием. Вкратце я им рассказал все происшедшее со мной. Полковник спросил, имею ли я какие-либо документы о прохождении службы. Я ответил, что мой послужной список зашит в подкладке моего сапога. Он вспорол верх сапога и вынул оттуда документы. Оказывается, они собирались на следующий день покинуть свое убежище, но, подобрав меня, не хотели бросать на произвол судьбы, так как, оставшись один в сторожке, в беспамятстве, я бы непременно погиб - замерз бы.

 Полковник Перхуров в недалеком будущем был известен по всей Белой армии, в особенности за восстание против большевиков в Ярославле, где он был главным заправилой. Полковник рассказал мне, как он очутился в этой сторожке. Оказывается, по протекции его брата, инженера, занимающего пост помощника нач.путей сообщения, и по подложным документам он устроился сторожем Свияжского моста. Его обязанностью было зажигать и тушить фонари и осматривать мост, за это он получал жалованье и карточки на продукты. Таким образом он мог кормиться, да еще содержать нахлебников.

Через несколько дней я уже мог ходить и даже помогать в общежитии: взялся за свое любимое дело - готовить еду, хотя это была не очень легкая задача при мизерном количестве имевшихся в нашем распоряжении продуктов.

Через пару дней вдруг к нам приехал какой-то мужичек на санях, весь занесенный снегом. Зашел в нашу халупу, поздоровался, и полковник вышел с ним наружу и о чем-то долго беседовал с ним. Затем, вернувшись в сторожку, полковник представил его нам, как своего самого лучшего и верного друга. Мы накормили нашего гостя, чем Бог послал, и он уехал. После его отъезда полковник сказал нам, что это его денщик еще со старого доброго времени, а также сообщил,что в деревушке, где он получал продукты, появился конный отряд - его называют "Карательный".

-    Значит, ходить в деревню за продуктами я уже не могу. К тому же, этот отряд может в любое время появиться и здесь. Короче - нужно уходить отсюда. Не можем же мы вечно сидеть в этой дыре и спокойно смотреть, как гибнет наша Родина. Нужно влиться в народ, - сказал полковник. - Я думаю, что скоро начнется движение среди народа против этих супостатов. Не могу себе представить, чтобы наша Родина погибла, не может этого быть!

Решили на следующий день покинуть наше убежище. Мне оставалось не так далеко добраться до Казани. Полковник решил пробираться в Ярославль, поручик Еременко и штабс-капитан Нельский - в Симферополь .

Решили по старшинству чинов, по одному идти на станцию Свияжск. Первым ушел поручик Еременко, последним полковник Перхуров. Мы крепко обняли нашего спасителя-полковника, поблагодарили за все, что он для нас сделал, и... разошлись, чтобы никогда больше не встретиться.

В Свияжске я кое-как попал в поезд. Перед въездом в Казань распространился слух, что поезд будут проверать "товарищи", ищут "золотопогонников"-корниловцев. Встречаться с "товарищами" у меня не было ни малейшего желания, и я начал пробираться к площадке вагона. На мое счастье, поезд остановился перед семафором перед въездом в город. С осторожностью я слез с поезда и подлез под стоявшую на запасном пути угольную платформу, притаившись там. "Товарищи" окружили поезд и стали проверять всех, находившихся в нем. Мысленно я благодарил Бога, что и на этот раз Он надоумил меня вовремя уйти от "бдительных товарищей".

Пролежал я довольно долго, пока не окончился осмотр и проверка поезда, а затем со всеми предосторожностями направился через запасные пути по направлению к городу, стараясь держаться боковых, глухих улиц, чтобы не наскочить на патруль. Эту часть города я не знал хорошо, поэтому шел наугад. Мое чутье не обмануло меня, я был на правильном пути, оставалось пройти еще пару кварталов до дома брата, но... вдруг окрик: кто тут шатается? Пьяный патруль остановил меня. К счастью это были не матросы. Те вообще не разговаривали и не спрашивали, если кто попадался им на дороге. Подойдя вплотную, они окружили меня, осмотрели, не спросив документов, обругали площадной бранью и приказали: "Катись, сукин сын, сразу домой, не шляйся по ночам!". Мысленно я опять поблагодарил Господа Бога за чудесное избавление. Мой вид был совершенно не офицерский: у меня ведь не было ни бритвы, ни даже куска мыла, чтобы хоть немного походить на человека. Одежда тоже была не первосортная.

Наконец, я очутился около дома брата. Мелькает мысль: а вдруг он уехал? Что тогда делать? Куда идти? Дергаю за ручку звонка один раз, другой, третий. Наконец появляется свет на втором этаже, и я слышу голос брата: "Кто там?" Радостно забилось мое сердце, и я совсем неосторожно закричал:

- Георгий! Это я - Федя!

Быстрые шаги по лестнице, дверь распахнулась, и мы бросились друг другу в объятия. От волнения мы не могли говорить, и счастливые слезы сами по себе текли по нашим щекам. Боже! Какое счастье. Мы оба живы! Я не выдержал и разрыдался, как маленький ребенок. Наконец, брат сообразил, что нельзя же стоять на крыльце, да еще в такое неспокойное время. Мы ВОШЛИ в переднюю и... О, Боже! какой сюрприз! Навстречу к нам шла супруга брата, а за ней... моя дорогая мамочка! Господи! Какое счастье Ты послал мне ко дню Рождества Твоего!! Я бросился к ним, но неожиданно закружилась голова, да так сильно, и... я провалился в неизвестность, потеряв сознание.

Очнувшись, я увидел, что я раздет, разут и лежу в кровати. Первая моя мысль была, пойти умыться, побриться, то есть привести себя в человеческий вид, но, услышав, что я встал, ко мне пришла мамочка, и мы вместе вознесли молитвы Всевышнему за чудесную встречу и избавление от невзгод и лишений. После этого я пошел, привел себя в порядок и спустился в столовую, где уже вся семья была в сборе и ожидала только меня. После завтрака детишки брата - а их у него было пять, и все мальчики - окружили своего дядю, но ненадолго, так как брат пригласил всех взрослых к себе в кабинет, а детей отправил играть. Там я рассказал им подробно все мои испытания, затем мамочка посвятила меня в события, происшедшие в нашем имении. Все сожгли и разрушили, и если бы не Георгий, который пробрался туда за неделю до трагедии и увез мамочку к себе в Казань, то наверняка мамочка бы погибла. Это был действительно геройский поступок со стороны моего брата Георгия!

Дни тянулись медленно и для моей кипучей натуры слишком однообразно. Иногда, лежа на кровати, я вспоминал полк, окопы и бои, разные лица офицеров, а особенно моих друзей Володи и Юзика, с которыми было так много связано. Также лица солдат, с которыми я ходил в бой, ел ту же пищу, что и они. Потом какая-то революция, убийство и травля офицеров и, наконец, приказ о присяге Временному Правительству.

В голове строевого офицера все перепуталось. Присягу мы дали: "за Веру, Царя и Отечество!" - и останемся до конца нашей жизни верны ей.

Что же теперь? Вера осквернена, Император в плену у бандитов, и Отечество гибнет. Что же мы должны делать?

Наступил 1918 год. Город задыхался от зверств и ужасов Чека (чрезвычайной комиссии). Сотнями расстреливались невинные русские люди без суда и следствия и только потому, что они принадлежали к интеллигенции. Профессора, доктора, инженеры и т.п., то есть люди, не имевшие на руках мозолей, считались буржуями и гидрой контр-революции. Пойманных офицеров расстреливали на месте. За что? Одному Господу Богу известно.

В Казань приехал главнокомандующий красной армией, в прошлом капитан Муравьев. Он издал приказ, требовавший немедленной регистрации всех офицеров. За невыполнение такового - РАССТРЕЛ.

Я видел позорную картину, когда на протяжении 2-3 кварталов тянулась линия офицеров, ожидавших своей очереди быть зарегистрированными. На крышах домов вокруг стояли пулеметы, наведенные на г.г. офицеров. Они имели такой жалкий вид, и мне казалось - закричи Муравьев: "становись на колени!" - они бы встали. Таких господ офицеров мы называли "шкурниками". Им было наплевать на все и всех, лишь бы спасти свою собственную шкуру. Им не дорога была честь, а также и Родина.

Другая же часть офицерства осталась верной своему долгу, на регистрацию не пошла, а предпочла уйти в подполье, а также и в Жигулевские леса, в надежде, что скоро настанет время, и мы сумеем поднять наш русский народ и совместно с ним сумеем уничтожить этого изверга. У этих офицеров был один лозунг - борьба против большевиков. Создавались различные тайные организации, но все они быстро разоблачались, так как не было опыта в конспирации, да зачастую офицеры из первой группы - шкурники - продавали своих же братьев офицеров за какую-либо мзду.

Наконец, образовалась тайная офицерская организация, возглавленная генералом Поповым (отец полковника Попова, Бориса Ивановича, председателя общества Ветеранов в Сан-Фракциско). Наладили связь с Москвой и некоторыми городами на Волге. Это была уже вторая тайная организация, в которой я принимал активное участие. Мы думали, что мы на правильном пути, и надеялись, что нам удастся развернуть нашу работу, как следует. К сожалению, получилось не так. Генерал Попов был арестован и отправлен в Москву на суд, где и был расстрелян. Начались аресты и расстрелы на месте. Чека нашла списки членов организации при обыске квартиры генерала Попова. (Совершенно непопятно, как можно было хранить списки членов тайной организации на квартире возглавляющего эту организацию!).

Через несколько дней после этого инцидента брат вернулся домой очень взволнованный и сказал мне, что идут повальные обыски и аресты офицеров и что лучше всего для меня в спешном порядке покинуть Казань. Я немедля пошел к моему другу гв.капитану Пете Лескову, члену нашей пятерки. Он жил всего в двух кварталах от моего брата, но время было опасное, и не хотелось попасться в лапы "товарищей" раньше времени. Придя к нему, звоню; вижу - занавес немного приоткрылся, кто-то посмотрел, затем рывком открылась дверь Петя тоже ожидал "гостей". Я объяснил ему, в чем дело, и мы решили связаться с нашим общим другом Сережей Якунавским - подполковником. Петя, оставив меня одного в своей квартире, пошел за Сережей, а я, как неприкаянный, стал бегать от одного окна к другому в ожидании его возвращения. Петя быстро вернулся в сопровождении Сережи. В Казани мы не могли оставаться, так как, рано или поздно по списку, найденному на квартире ген.Попова, нас найдут. Мы трое были холостяками, но боялись за наших родных, которые могли пострадать из-за нас.

В конце концов после размышлений все согласились со мной. Я предложил, что поговорю с братом: он губернский агроном, следовательно, имеет много связей с хорошими людьми в близлежащих деревнях и, наверное, найдет местечко для нас переждать создавшееся положение. Позвонив Георгию, я просил его придти в Дворянское Собрание (в данный момент оно именовалось Народным Собранием). Около этого здания всегда была большая толпа народа, поэтому мы могли быть незамеченными. Петя и Сережа имели наганы, мой же остался в шинели в теплушке, когда я сбежал, спасаясь от "товарищей". Петя предложил мне свой наган, так как он имел автомат - бельгийский браунинг - и ручную гранату. Добрались мы до Собрания благополучно. Народу была уйма, и мы стали пробираться к назначенному мною месту встречи с братом. Когда мы подошли туда, брат уже ожидал нас, он сказал нам, что хочет, чтобы мы с наступлением темноты пришли к рыбачьему поселку, недалеко от Казани, расположенному на берегу Волги. Я хорошо помнил этот поселок, так как много раз ловил там с братом больших жирных щук. Мы решили сразу же направиться туда, не заходя домой.

Закоулками, переулками мы покинули Казань, а затем лесною тропой добрались почти до самого места свидания. Там была небольшая пристань и маленькая сторожка, которая обычно служила рыболовам укрытием от дождя.

Теперь дело только за братом. С наступлением темноты явился брат с каким-то мужичком. Назвал он его Михеич и сказал, что он лесник в Жигулевских горах и большой его друг. Я попрощался с братом, поблагодарил его за все, мы расцеловались, мои друзья также попрощались с ним. Михеич приказал нам залезать в лодку, мы оттолкнулись от берега и поплыли навстречу неизвестности... Мое сердце сжалось от страха за брата, мамочку. Что, если Чека узнает, что брат помог мне и моим друзьям сбежать? Когда или может быть, никогда мы уже не встретимся? Все от Господа Бога, все от Него, вся наша судьба!

Михеич сидел за рулем, а мы по очереди гребли изо всех наших сил. Лодка была небольшая, поэтому, приняв на борт нас четверых, сидела очень глубоко. Ночь была темная, но на наше счастье Волга была спокойная. Плыли мы долго, почти до самого утра. Михеич за всю дорогу не проронил ни слова. Наконец, показались очертания Жигулевских гор, и Михеич направил лодку к берегу.

-    Ну, вылезайте, чать голодны вы и холодны. Скоро согреемся и подхарчимся, чем Бог послал. Идите за мной, да не отставайте, - тропа узкая, горная.

Мне казалось, что нет конца этой проклятой тропе, но наконец

она стала спускаться вниз, стало легче идти, и в скорости Михеич сказал:

-    Вот за этим бугром и моя хата.

Мы с трудом добрели до хаты. Она представляла из себя одну комнату с печкой. Михеич зажег керосиновую лажу, растопил печку. При свете лампы мы увидели в углу несколько икон с лампадкой под ними; на стене портрет Государя. Все это мне показалось таким чудесным, как в сказке.

На столе появился самогон, который Михеич гнал сам, сушеная вобла, которую, прежде чем кушать, нужно хорошо побить обо что-либо твердое, и чудный утиный суп и, конечно, черный хлеб. С дороги наелись изрядно, даже пришлось распустить пояса. Утолив голод, начали разговаривать. Мы были удивлены философствованием Михеича, который начал:

-    Я знаю Георгия Федоровича давно, хороший он человек, ваш брат, люблю его и уважаю, поэтому и согласился увезти вас от беды подальше. Я знаю, от кого вы ищете спасения. Эх, вы, молодежь, ведь народ сошел с ума... прет, сам не знает куда, разрушая все на своем пути, и, конечно, сметут и вас и ваших сторонников, как песчинки . ..

Он замолчал, молчали и мы. Затем, прервав молчание, он продолжал:

-    То, что я вам сейчас сказал, это не значит, что мы не должны противиться этой народной чуме, мы обязаны, и это наш тяжелый долг - бороться с этой чумой, хотя в конечном итоге мы будем сметены и погибнем. Ну, да довольно говорить, давайте ложиться спать - утро вечера мудренее.

Мы все улеглись, и через пару минут раздался тяжелый храп уставших людей. Я же, как ни старался, не мог уснуть. Тяжелые мысли тревожили меня и разгоняли сон. Что же мы должны делать? Нельзя же сидеть тут и ничего не делать, ждать, что откуда-то придут спасители, в то же время зная, что наших братьев офицеров ловят и расстреливают сотнями! С этими мыслями и я погрузился в тяжелый сон. Когда мы проснулись, то Михеича уже не было в хате. Он оставил записку, что поехал в Казань, повидает брата и вернется поздно ночью.

Я рассказал моим друзьям о моих ночных думах. Они согласились со мной, что нельзя сидеть у моря и ждать погоды. Решили, что по возвращении Михеича вернемся в г.Казань, там все же мы сможем сколотить хотя небольшую группу офицеров и как-то будем бороться против этой чумы.