(Продолжение, см. № 10) 

Создание антисоветской организации.

Мероприятия соввласти ознаменовались полным произволом и насилием над населением - в городе шли аресты. В первую очередь арестовывали богатых купцов, а затем и других неугодных им граждан. Из деревень стали вывозить хлеб или же накладывать контрибуцию деньгами. Бесчинствовали разнузданные солдаты. Начальником гарнизона поставили младшего унтер-офицера, что раньше был у меня в роте. Все это возмущало население города. Все были озлоблены и подавлены. Город кипел от негодования. Я с трудом владел собой. Что-то необходимо было предпринять. Оставаться пассивным и ждать, когда тебя возьмут за глотку, не годилось. Решение пришло как-то само собой. - Противодействовать! Как противодействовать? - Создать антисоветскую организацию.

Единомыслящими со мной оказались несколько офицеров, давших свое согласие на предмет создания тайной антисоветской организации. Из этих офицеров я создал ячейку, которая впоследствии руководила организацией и решала важные вопросы - приобретение оружия, место хранения его, сбор денег, вербовка людей и т.д.

Оружие доставали или жертвенным путем, или за деньги. Склад оружия - за городом, на мельнице одного из членов организации. Труднее всего давался сбор денег: население хотя и было богато, много было купцов, но давали весьма неохотно. Большевикам же они потом выложили все свое богатство. Тут уж товарищи не стеснялись. Сажали их в тюрьму и не кормили до тех пор, пока не уплачивалась назначенная сумма. Через несколько дней после уплаты снова сажали и во второй раз брали взимаемую сумму, и так далее, пока все не выкачивали.

В продолжение месяца мы приобрели 30 винтовок, которые держали в вышеуказанном месте. Имели несколько револьверов, я лично имел маленький браунинг, австрийский 10-зарядный пистолет "Стейер" и три ручных гранаты. Организация возросла до 100 человек, все бывшие фронтовики, но было и несколько штатских, несколько девиц из старших классов гимназии.

Чтобы быть всегда в курсе дел советских заправил, члены организации служили в различных учреждениях у большевиков; так, например, один служил в милиции, я служил в коллегии "военпленбеж", свой человек находился даже в Исполнительном Комитете (высшее советское учреждение), это был студент 3-го курса. Его большевики ценили, как человека с высшим образованием, так как сами были малограмотными.

Все шло гладко, но вот однажды нами было замечено, что милиционеры ходят по улицам и записывают номера домов видных членов нашей организации. Товарищи не зевали, они установили за нами наблюдение. Мы со своей стороны старались проявить максимум осторожности.

Вернувшись с фронта, я поселился сначала у одного богатого купца, торговавшего хлебными злаками и жерновами. В этой семье был сын в возрасте 21 года, очень хороший парень. Отношение ко мне было прекрасное. Однако, для пользы дела я переселился в центр города в одну патриархальную семью, у которых был сын офицер. Он, вернувшись с фронта, сразу же уехал в Екатеринбург, где состоял в антисоветской тайной организации. С ним я поддерживал связь через его родных. Вот для этой цели я и переехал в этот дом.

Здесь я остановлюсь на подробном описании помещения, которое я занимал, так как мой арест происходил на этой квартире. Дом имел два хода: передний с крытым крыльцом шел в комнаты, занимаемые мною, а задний ход шел в комнаты хозяев. Я занимал две комнаты с передней и крытым крыльцом, которое обычно называлось сенями. Эти сени имели три двери - входная, что выходила во двор, вторая вела в уборную, где был стульчак и глубокая яма, третья - в темную переднюю, в которой находился умывальник. Из передней дверь с занавесом вела в комнату, которая служила мне, как гостиная и столовая, из этой комнаты была небольшая дверь в мою спальню. В спальне у меня стоял письменный стол, кровать и шкаф с небольшой библиотекой. В углу стояла высокая круглая, обитая железом печь-голландка. Она отапливала все мое помещение. Из большой комнаты дверь вела на половину хозяев, и связь с ними я имел через эту дверь.

Арест.

В сенях на потолке из досок спрятаны мною были десятизаряд- ный австрийский"Стейер" и три ручные гранаты "Мильса". Чтобы их найти, пришлось бы разбирать потолок. За это потайное место я не боялся, так как никому и в голозу не могло прийти, что там находится оружие. Маленький браунинг я имел всегда при себе и к нему 30 патронов в кармане для часов, все шло, как по маслу. Я даже приобрел на всякий случай бланки "Исполнительного Комитета" с печатями, достал их через члена организации, служившего в комитете. После того, как мы заметили, что наши квартиры записываются милицией, мы стали действовать особенно осторожно, соблюдая бдительность, и уже ожидали, что вот-вот к нам явятся с обыском. Что веко ре и случилось.

Рано утром, в четыре часа, когда было еще темно, ко мне стали стучаться в парадную дверь. Спал я богатырским сном и ничего не слыхал, Ко мне прибежала взволнованная хозяйка и стала меня будить "Вставайте, к вам в дверь ломится милиция". Тут я услыхал, как в дверь лупили прикладами. Я быстро оделся. Вынул браунинг из-под подушки, вложил его в футбольный ботинок, оба ботинка связал шнурками от ботинок и бросил их на шкаф. Бланки Исполкома вложил в карман гимнастерки, патроны 30 штук, завернутые в тряпку, всегда находились в кармане для часов.

Все было сделано молниеносно. Пошел открывать дверь. Открыл. Вваливаются вооруженные - милиционер и три красноармейца с винтовками. Милиционер сразу же задал мне вопрос: "Оружие у вас есть?" Я в свою очередь его спросил:

- А мандат на обыск у вас есть?

- Есть.

- Покажите, пожалуйста.

Вынимает из кармана и передает мне. Читаю: старший милиционер (следует фамилия) имеет право на обыск и арест.

- Хорошо, - говорю ему, - обыскивайте.

- Видите ли, гражданин, если у вас оружие имеется, то прямо скажите, мы тогда и обыскивать не станем.

Я стал ему пояснять, что я был на юго-западном фронте, двигался через Украину и что нас всех выгоняли из вагонов и обыскивали, и тщательно обыскивали на каждой станции и отнимали не только оружие, но и лишние сапоги, брюки и белье. Где же у меня могло сохраниться оружие?

- В таком случае мы будем обыскивать.

- Пожалуйста, ищите.

Приступили к обыску. Иска.ли тщательно и долго. Солдаты прощупывали всю мягкую мебель и сверху и снизу. Милиционер искал в спальне. Вижу; лезет на шкаф, куда были мной заброшены футбольные ботинки с "содержимым". Я услужливо становлюсь на спинку кровати, небрежно отбрасываю футбольные ботинки в угол и говорю:

- Становитесь на спинку кровати, и вам будет легко влезть на шкаф. Он залез и стал искать на печке, которая была под самый потолок. Там он, конечно, ничего не нашел и приступил к моему письменному столу. Что-то нашел, подозвал меня, показывает листок. Этот листок, написанный мною же, содержал стихотворение на образец молитвы "Верую". Сейчас уже содержание плохо помню, но начиналось

оно так: "Верую во единого Ленина творца и Колонтай деву его" и т.д. Я посмотрел на него вопросительно и спрашиваю:

- Да разве вы не читали в "Синем журнале"? В "Огоньке"?

- Лучше, чтобы не было.

- Хоропо, так порвите его.

Он порвал и бросил в корзину для бумаги. Обыск продолжался. Я же придумывал, как мне освободиться от бланков, что находились в кармане у меня в гимнастерке (целая пачка) и от патронов в кармашке для часов. Спрашиваю разрешения сходить в уборную. - Пожалуйста. - Иду в сопровождении солдата с винтовкой. Боялся, чтобы я не удрал, так как из сеней была дверь на двор, а на улице еще было темно. Войдя в уборную, произвожу действия, необходимые для отправления естественной надобности. Солдат, видя это, прикрыл дверь. Постеснялся, значит. Мне это только и нужно было. Вынул из кармана всю пачку бланков и бросил в глубокую яму. Патрончики были завернуты в белую тряпку, и я не рискнул тогда их бросить, - а вдруг увидят в этой тряпке что-либо подозрительное.

выхожу из заборной и тут увидал безграмотность солдата в военном деле: открыл он дверь в помещение и идет вперед, я за ним, а следовало сделать наоборот. Я воспользовался случаем и опустил патрончики в прорванную клеенку, которой была обита дверь. Для тепла дверь с наружной стороны была обита кошмой и езерху клеенкой.

После этой операции я вздохнул свободно и настолько почувствовал себя спокойным, что спросил разрешения попить чаю. Последовало милостивое разрешение. Я крикнул хозяйку по имени и отчеству и попросил принести чай. Хозяйка словно ожидала этого, у нее уже был готовый кипяток. Принесла мне чай, хлеб, масло и сыр. Пока я пил чай, солдаты вторично приступили к поискам, снова ощупывая мебель, - все еще не могли успокоиться.

"Ну, думаю, ничего не нашли, значит, сейчас уйдут и оставят меня в покое". Ле тут-то было. Милиционер предлагает мне одеться и следовать за ним. Спрашиваю:

- Куда же вы намерены вести меня?

- В Исполком.

Пошли. Я сохранял полное спокойствие, так как никаких допросов не боялся, знал, что у них улик нет и не могло быть. Дорогу в Исполком я хорошо знал. Вижу, что ведут меня в другом направлении, но я не стал спрашивать, куда, мол, ведете?

Пришли в здание одного из учебных заведений. Это был большой двухэтажный дом со множеством комнат, коридоров и громадным залом. Поднялись во второй этаж и вошли в комнату, где находились какие- то люди в штатском одеянии. Все в пожилом возрасте. Вот, думаю, это, наверное, те, которые будут меня допрашивать. Но я ошибся: это были такие же арестованные, как и я. Среди них был купец - миллионер, земский начальник и священник. Вскоре привели прапорщика В., а затем шт.-капитана П. Приблизительно через час привели еще прапорщика В., который служил милиционером. Узнав о нашем аресте, он бегал по городу с высунутым языком и всем сообщал о нашем аресте. На него сразу же обратили внимание и тоже приобщили к нашей компании.

Таким образом, головка нашей организации попала в их руки. Ячейка руководителей состояла из двух прапорщиков, Б. и В., шт. кал. П. и пор.М. Мы ожидали, что нам предъявят обвинение в активной работе против Соввласти.

Но на другой день наши подозрения рассеялись. Пришел комиссар и объявил, что мы взяты ими заложниками за город, как наиболее влиятельные люди в городе. Таким образом заложников оказалось 7 человек: земский начальник, купец, священник и четыре офицера.

В городе были вывешены объявления: "В случае контрреволюционного выступления города - заложники будут расстреляны". Я сейчас же подал заявление, что я уроженец Западной России и потому за население города отвечать не намерен, так как население меня не знает и я населения не знаю. Пришел однажды комиссар и на мое заявление, сделанное непосредственно ему, ответил:

- Все равно, вы офицер.

Спорить не пришлось, сказано было достаточно ясно.

И вот, начали мы новую жизнь. Комната, в которой мы все 7 человек помещались, была большой, из нее дверь вела в другую комнату, разделенную пополам перегородкой. В первой половине находился караул красноармейцев из пяти человек, вторая половина предназначалась для свидания с родными и знакомыми, посещение которыми было разрешено. Они приносили продукты питания, несмотря на то, что казенные харчи мы тоже получали. Я и прап.Б. не имели родни, так как мы не были местными жителями, но нас посещали знакомые и приносили всего вдоволь. Семейных навещали жены и дети; прап.В. и шт.кап.П. навещали родные. Комната имела два больших окна и дверь, выходящую на балкон. Мы могли выходить на балкон и видеть, что делается на улице. Нижний этаж занимали латыши-солдаты. Па дверях у них печатными буквами написано: "Коммуна". Вдоль дома по тротуару и день и ночь ходил часовой от этой коммуны.

Немного освоившись со своим положением, мы, то есть четыре офицера, стали строить план побега. Мы не собирались долго оставаться в неволе. Семейные же, наоборот, убегать не собирались и всячески старались нас отговорить. Больше всего они боялись, как бы мы не убежали. Они боялись и за себя, и за свои семьи. Для осуществления своего побега мы обнаружили две положительные вещи.

dam караул охранял нас очень слабо. Ночью, когда мы ходили в уборную, приходилось ходить через помещение, занимаемое караулом, потом через темным коридор и затем через дверь, идущую в уборную, дверь с ужасным шумом хлопала. На караульных это нисколько не отражалось. Лдя обратно, мы шагали между спящими солдатами. Между нашим караулом и латышами отношения были явно недружелюбные. Все это говорило в нашу пользу. Однажды караульный начальник предложил нам бежать и сказал, что он тоже убежит с нами, но мы это предложение отклонили, опасаясь с его стороны провокации.

Вообще солдаты караула относились к нам хорошо. Посещение родственниками разрешалось в определенные часы. Если какая-нибудь посетительница являлась после 7 часов вечера, то часовой латыш не пропускал, а если таковая проскользнула мимо него, то он за ней бежал в помещение, чтобы грубо вернуть ее обратно. Я однажды чуть не соскочил со второго этажа, увидев, как часовой погнался ловить мою знакомую девушку, которая шла меня навестить. Наш патРУльный начальник выручил ее, взяв на себя ответственность за пропуск ее после 7 часов вечера. Вернее, он ее отобрал от латыша, и наше свидание состоялось.

вскоре вопрос о побеге отпал совершенно, потеряв свой смысл. Пришел как-то комиссар и сообщил нам, что через две недели нас заменят другими заложниками и мы будем освобождены. Чем рисковать жизнью, лучше подождать дзе недели. И вот прошли две долгожданные недели, но - увы! - жестокое разочарование. Пришел усиленный караул. Приказали нам уложить свои вещи и повели нас в белокаменную тюрьму, куда и засадили. Товарищи видели, что из помещения, в котором мы находились, легко бежать. Они и решили обмануть, а потом засадить в безопасное место.

В тюрьме нас всех 7 человек поместили в одну большую камеру. Тюрьма была переполнена крестьянами, взятыми из деревень, как контра, не желающая отдавать хлеб. Камера представляла собой комнату с двумя окнами, высоко поставленными и с пологими подоконниками, имевшими скат внутрь помещения. Окна выходили в сторону улицы. Высокая тюремная стена закрывала улицу от наших глаз, но противоположный тротуар был виден, и мы имели возможность переговариваться с нашими знакомыми, проходящими мимо. Чтобы слышать друг друга, приходилось кричать довольно громко. Чтобы сесть на этот покатый подоконник, необходимо было подпрыгнуть, ухватиться за решетку и, подтянувшись на руках, не столько сидеть, как скорее висеть. У меня руки были хорошо развиты, и я мог так полузисеть подолгу.

В тюрьме было уже строже. Посещения родственниками и знакомыми не разрешались, и мы виделись с ними только в воскресные и праздничные дни в тюремной церкви, куда разрешалось приходить посторонней публике. По окончании церковной службы мы перемешивались при выходе из церкви с публикой, и здесь обычно передавались записочки и письма. Передача пищи и цветов была разрешена, и мы часто находили в таких передачах маленькую записочку или клочек бумажки и таким образом держали связь с городом. Кроме обычной тюремной стражи внизу, в комнате возле выхода из дома во двор, еще находился караул из красноармейцев, тех же, что несли охрану раньше, когда м были в учебном заведении.

Этим коварным обманом - переводом в тюрьму вместо обещанной свободы, мы были так обозлены, что стали вести себя демонстративно, нарушая на каждом шагу правила тюрьмы. Переговариваться с улицей строго воспрещалось. Мы это правило нарушали. Часовой, находившийся в ограде, кричал на нас, угрожал, что будет стрелять, а мы его крыли, как могли, кричали: "стрелян, христопродавец, если Бога не боишься". И он замолкал со своими угрозами. Под вечер мы затягивали песни, преимущественно пели военные. Петь тоже не разрешалось. Тюремного надзирателя мы не слушали. Прибегал в нашу камеру начальник тюрьмы, кричал, разорялся: "Вы нарушаете правила тюрьмы!". А мы в ответ ему заявляли: - "Мы не преступники какие-нибудь, а заложники за город, и ваши правила к нам не применимы. Вот вы вздумаете бунтовать, устраивать контр-революцию, а мы должны за вас отвечать". Вму нечего было возражать против такого веского аргумента, и он, махнув рукой, уходил во-свояси, а мы продолжали петь.

Вскоре наши старички, так называли мы пожилых заложников, стали похварывать, они записывались в книгу больных, и их каждый день водили под конвоем в земскую больницу. Там им делали уколы мышьяка от малокровия. За медикаментами они отправлялись в земскую аптеку, которая находилась недалеко от больницы. В аптеке шопотком просили чистого спирта, и им каждый раз отпускали 200 гр., ставя на бутылочке какой-нибудь рецепт. Мы разводили его водой и претворяли его в водочку. За обедом выпивали. Настроение подымалось, и мы еще с большим подъемом пели песни. Играли в карты, держали при себе деньги. Все это запрещалось, но мы запреты игнорировали.

Время шло, уже просидели две недели, а впереди ничего хорошего не было видно. Опять стали мы строить планы побега, паши старики бежать не хотели, боялись за свои семьи. Мы их отлично понимали, но что делать? Значит, нам с ними не по пути. Мы стали строить планы скрытно от них.

В 12 часов дня открывали все камеры и разрешалось гулять по длинному коридору. Тюремный надзиратель ходил между заключенными и наблюдал за порядком. В конце коридора находилась уборная, в ней было небольшое окно с решеткой. Подтянувшись за решетку и заглянув в окно, мы увидали, что тюремная стена подпирается несколькими деревянными балками - одним концов вверху стены, а другим в стену здания. Одна большая балка подходила своим концом к окну Згборной. Нас это заинтересовало. Если решетку вынуть, можно перейти на балку, а с нее на стену, конечно, не балансируя по ней, а продвигаясь верхом. Вопрос оставался за решеткой, можно ли ее вырвать.

JВо время прогулки по коридору в 12 часов мы, выбрав момент, когда в уборной и около нее никого не было, пошли испробовать ее. Я вошел в уборную, двое стояли на часах, наблюдая за коридором, вцепился я в решетку и со всей силой рванул ее в одну и другую сторону. Кирпичная кладка затрещала, посыпалась цементировка и известь. Это была лишь проверка. Вырывать в этот момент нельзя было, моментально все замели и бросили сор в яму. И потом, как ни в чем не бывало, продолжали гулять по коридору.

В следующую проулку мы обратили внимание на замки дверей. На всех дверях замки были большие на винтах. При помощи ножа мы в каждую прогулку вывинчивали по одному винту, замок остался лишь на двух винтах. Если с силой толкнуть дверь, то замок должен был вылететь, а дверь открыться. Слушая ночью шаги надзирателя, мы знали, когда он уходит в тупик коридора, где не было выхода наружу.

Выставив дверь ночью, мм могли закрыть ему путь к отступлению. Но у него был револьвер. Значит, нам надо было тоже приобрести револьвер, чтобы его обезоружить, затем связать и заткнуть рот тряпкой. Дело оставалось за револьвером. А главное - за нашими семейными, а они не давали своего согласия.

В ОДИН прекрасный день мы получили очень ценное сведение от одмого члена организации. На окне у нас всегда кто-нибудь дежурил. И вот с улицы нам громко и ясно передали: "В четверг вас переводят в Вятскую тюрьму". Сведение поступило в пятницу. С этого момента в нашем распоряжении оставалось пять дней на решение вопроса - что делать?

_Получив такое важное сообщение, мы приступили к обсуждению его "ин корпоре". Семейным мы объяснили создавшуюся обстановку таким образом: "Нас вывезут и на каком-нибудь разъезде высадят и там же расстреляют, а официально сообщат - убиты при попытке побега. А потому мы предлагаем вам следующее: в четверг, когда нас повезут, на ближайшем разъезде члены организации, выбежав из засады (из леса), окружат состав и освободят нас. По когда начнется перестрелка с нашей охраной, то охраняющие нас в вагоне могут нас прикончить до нашего освобождения. А отсюда вывод следующий: мы должны иметь огнестрельное оружие".

Семейные на этот раз с нами согласились, но задали вопрос: - "Как же достать оружие?" - "Об этом побеспокоимся мы, - был наш ответ. - Мы достанем от членов организации, но нам необходимо побывать раза три в городе. Вы не записывайтесь в книгу больных, а записываться станем мы. Мы побываем в земской аптеке, где всегда находится много народу, туда мы и вызозем сзсих ребят, они нам принесут револьверы и передадут".

Со всеми этими доводами семейные согласились. Новый наш план стал осуществляться, как по нотам. Во-первых, нами была обусловлена полная конспиративность - четверо знают, что они бегут, пятый не посвящается в это. Члены организации, кому надлежало достать оружие и прибыть в определенный день и час в земскую аптеку, должны были, конечно, догадываться, что мы убегаем в четверг, когда нас товарищи будут увозить для отправления в другую тюрьму. На самом же деле мы должны были убежать раньше и только четверо, без семейных, JTO не было проявлением эгоизма. Мы прекрасно сознавали, что идем, как говорится, ва-банк, что с семейными мы засыплемся, а с нами погибнут и они. Мы играли руководящую роль в этом деле, и брать на себя ответственность за них и их семьи нам не позволяла каша совесть. Да, обмануть их мы должны были, иначе ничего бы у нас не вышло.

Итак, на следующий день мы записались в книгу больных, семейные оставались в тюрьме. Пошли мы под конвоем трех солдат в земскую больницу, доктор нас осмотрел и нашел у нас малокровие. Назначил курс лечения - уколы, препарат мышьяка, какого малокровия, конечно, у нас не было. Мы были все здоровы, доктор был прекрасный человек. Он понимал, что нам надоело сидеть в тюрьме, в четырех стенах, и мы хотим иметь прогулки по городу, вот он нам это удовольствие и предоставил.

В первый день мы только получили рецепт и должны были идти в земскую аптеку, где лекарства давались бесплатно. Сначала мы только присматривались к своим конвоирам. Пошли в аптеку, получилилекарства, а также, под видом лекарства, 200 гр. спирта.

Во второй свой визит в земскую больницу мы решили бежать.Члены организации были уже предупреждены нами, чтобы они пришли в земскую аптеку с револьверами. Эта миссия была возложена на девиц. Одна из них была хорошо осведомлена, где находится мой австрийский "Стейер" и как его достать из моей квартиры.

Итак, наступил долгожданный день. Прошу обратить внимание на то везение, которое сопровождало нас целый день. Словно невидимая рука нас вела и выводила из опасных положений. Пришли мы в земскую больницу. Нас сопровождает конвой из трех красноармейцев. В больнице не оказалось иглы, которой надо было делать уколы. Сговора с земской больницей у нас не было. Нам предложили сходить в земскую аптеку и купить и Илу. Дали небольшой стеклянный шприц, чтобы этим шприцем руководствоваться; и указали номер иглы.

Пришли в аптеку. На этот раз народу было мало. Были и три наши девицы с оружием, но передать нельзя было - увидали бы. Нам необходимо было попасть на окраину города. Город был небольшой. Шепнули им: "Идите в район железнодорожного кооператива и там ждите". Они ушли. Но, чтобы они могли до нас уже находиться там в ожидании, мы той служащей, что искала иголку, сказали: "Ищите подольше, и чтобы иглы у вас не оказалось". Служащая была родственницей шт.капитана П., и с ней можно было согласовать этот вопрос. Она вернулась со второго этажа, где у них был склад, и сообщила, что иголки этого номера нет, но что мы можем найти ее в частной аптеке Новиковых. "ВOT и хорошо, мы туда пойдем и купим". Идем по городу, конвоиры начинают нас поторапливать. А мы говорим: "Ничего, товарищи, тюрьма никуда не убежит, на месте останется". Всю дорогу, начиная с тюрьмы, мы угощали конвоиров папиросами, но вот папиросы иссякли, угощать нечем и нзм курить нечего. Навстречу идет молодой человек, мой хороший знакомый, сын купца, у которого я вначале жил на квартире. Идет и курит, Мы остановились, я прошу у него папиросы. Конвоир, вспомнив службу, запротестовал: "Нельзя, товарищи, -> останавливаться", Молодой человек дал мне всю коробочку папирос "Дядя Костя", мы все закурили и конвоиров угостили.

Приходим в аптеку, спрашиваем иголку. Этого номера иголок не оказывается. Аптекарь говорит: "Приходила сегодня фельдшерица Широкова и взяла у меня все 10 штук." Ну и прекрасно, мы пойдем сейчас к ней и займем одну иглу.

Эта фельдшерица была известна, как ярая сторонница большевиков. Жила она около железнодорожного кооператива, куда мы направили своих девиц. С аптекарем мы не сговаривались, а получилось опять совпадение.