(Продолжение, см. № 2, 3 и 4)

На окраине хутора стоял табор калмыков в несколько сот подвод и несколько тысяч человек с женами и детьми. Вдруг появился какой-то Орденский Кавалерийский полк и началась рубка калмыков - это было что-то ужасное: рубят калмыка - мать бросается спасать мужа, за матерью, растопырив рученки, бросаются дети и все уничтожаются... Полк ушел, а тысячи жертв бездыханных, искалеченных остались лежать, удобрив землю кровью.

Часа в два нас собрали и приказали идти к железной дороге, до которой было около 2-х километров, а там с нами будет говорить... Комиссар. Несколько тысяч двинулись к железной дороге.

Пока мы дошли до железной дороги, погибло несколько сот, так как стреляли по нам и из пулеметов и из винтовок, уничтожая "Белую сволочь".

Появился комиссар, который с самого начала заявил, что "Советская власть - это теперь "Интернационал", что мы должны "бороться за освобождение пролетариата" и что "нет никакой РОДИНЫ".

Нас отсчитали 400 человек и назначили в 138 дивизию, дали конвой и по линии железной дороги мы пошли в Новочеркасск и опять подверглись налетам. В Новороссийск пришли вечером. В Штабе дивизии нас поделили по батальонам, в батальонах по ротам. Я попал в 3-ью роту. Командиром роты был какой-то Луганский рабочий, унтер-офицер Императорской Армии, тихий, скромный, ни в какие разговоры не вступал. В роте было 135 человек, включая нас 40 человек. Большая часть была из бывших белых, конечно, кроме ротного комиссара Шелоховича, но и он держался стороной, наблюдая за нами.

Взвод, где я очутился, был помещен на ночевку в доме нотариуса. Мы поместились в гостиной и кабинете. Из ротной кухни получили ужин, ночь прошла спокойно, да и с нотариусом удалось отвести душу. Там я ставил адрес своих родителей, и им потом сообщили во времена НЭП-а моем пленении. Сообщила это дочь нотариуса, которая специально поехала и нашла моего отца.

Бывают случаи, когда с человеком живешь в одном доме продолжительное время и остаешься только знакомым, а бывает, что несколько часов знакомства тебя роднят, и это чувство оставляет какой-то хороший след на всю жизнь. Так было и с дочерью нотариуса Настенькой. Много, много лет я носил нагрудную маленькую иконку Казанской Божией Мери, которой она меня благословила.

Утром командир роты, называя нас на "вы", осмотрел наше обмундирование, взял нас на склад, где было собрано содранное с Белых. Я получил сапоги, английские брюки с кожаными леями, английскую фуражку и серую рубашку - в этом обмундировании я прошел весь плен. Единственно подвели сапоги, которые развалились; вместо них в Рязанском лагере я получил лапти, да и те поношенные.

Часов в 10 нам дали по куску хлеба, и из ротной кухни мы получили

горячую пищу, надо сказать - очень сытную. После еды приказано было построиться, и нас поведи в театр, где был митинг: там нам должны были "открыть глаза".

В городе всюду были расклеены афиши, в которых было объявлено, все чины Белой Армии должны зарегистрироваться у Коменданта.

Лица, не исполнившие приказ, будут расстреляны, а также и те кто их скрывает.

После митинга вернулись на старую квартиру, запрещено было отлучаться. Все время появлялись какие-то комиссары и вели "собеседования",

Настенька все время приносила новости. Она узнала, что некоторые части, которые пошли берегом моря, подобраны нашим флотом. Много есть еще наших небольших отрядов, которые находятся в горах, и из-за этих отрядов красным приходится еще держать значительные силы.

На другой день рано нам дали еду и мы выступили в поход, как говорили, "идем в сторону Астрахани". Переходы предвиделись по 50 верст в день. На привалах то тут, то там пощелкивали одиночные выстрелы - это расстреливали обнаруженных офицеров и калмыков. Я не помню, где была первая ночевка, но вторая была в станице Варениковской. Казачки нас очень хорошо принимали, узнав, что мы вчерашние "Белые"

Следующий переход - и мы в большой станице Величковской. Каждую минуту надо было ждать, как бы тебя кто не выдал. Я с есаулом Никитиным решили как-либо отстать от Дивизии. В этом нам повезло: проходя мимо военного госпиталя, мы увидели стоящего у крыльца врача. Разговорившись, узнали, что доктор попал в плен к красным около Батайска. Сам он из Ростова и все время был в Добровольческой Армии. Мы получили от него удостоверение, что нас, как венерических больных, согласно последнего распоряжения необходимо послать в Ростов для исследования крови и пр. Этим мы воспользовались и получили удостоверение из ЧеКа, что мы направляемся в гор.Ростов. Это было в Великую Пятницу, и мы решили здесь в станице встретить праздник Светлого Христова Воскресения.

Остановились у старушки-казачки, которая сама нас попросила вместе встретить праздник. Муж ее погиб в 1916 году на турецком фронте. Из трех сыновей два были у Сорокина и после расстрела его большевиками бежали, но были своими же станичниками ликвидированы. Третий сын учился в гимназии в Екатеринодаре, был с Корниловым и при отступлении Белых был в Военном училище и с ними эвакуировался из Новочеркасска.

До заутрени мы отдохнули, покрасили яйца и наблюдали, как суетилась станичница. Она достала где-то пол-свиньи, гуся и индюка, все это зажарила не хуже любого повара и, кроме вина, достала даже самогона. Часов в 10 мы отправились к Заутрене. Церковь была освещена горящими смоляными бочками и плошками. Народу было полно. После освящения "пасок" (сырных), куличей и яиц все разошлись по домам разговляться.

На второй день мы отправились в станицу Словенскую. Пройдя несколько верст, мы решили передохнуть и зашли в стоявший недалеко дороги хутор, как видно, богатый. Попросили молока и к своему удивлению услышали: "А не Белые ли вы, которых надо уничтожать, и в этом будет помощь рабоче-крестьянскому правительству?" В комнате, за дверью, мы увидели около 20 пьяных красноармейцев. Мы решили сразу же смыться. Молока нам все же какая-то женщина вынесла. Мы ушли, что где-либо спрятаться, пока все успокоится. Что и как было, мы не знали и, отойдя 1-2 версты, мы все еще слышали отдельные выстрелы

После этого случая мы стали избегать заходить куда бы то ни было, так как кое-что из еды на 3-4 дня мы имели от станичницы ст. Величковской.

Придя в станицу Славянскую, сразу же отправились на вокзал и к нашему удовольствию узнали, что часа через два пойдет поезд в Екатеринодар. На основании наших удостоверений из ЧеКа нам дали билеты, хотя кассир сначала потребовал, чтобы мы снова сходили в ЧеКа. При этом разговоре недалеко стоял кто-то с красной повязкой на рукаве, но как только он ушел, кассир, он же и начальник станции, сказал: "На-те, ребята, вам билеты и езжайте с Богом - вы не первые, и я не знаю, что будет со мною завтра".

До отъезда поезда было 2 часа, пошли посмотреть станицу. Из казаков мало кто попадался, и казалось, что здесь был налет Мамая - все было не наше. По лицу встречного трудно было определить, каких он взглядов, и мы старались избегать всяких разговоров. В одном месте встретили здорового казака в кубанке, совершенно пьяного, за ним шла его жена, уговаривая его пойти домой и проспаться. Станичник кричал, что он служил у Сорокина, служил и у Белых и что Белые собираются в Крыму и красным будет конец! Мы его отвели домой, да он и не сопротивлялся. Дома, он вдруг преобразился, и оказалось, что он был на так уж пьян, а все делал, чтобы отвести душу, думая, что пьяному все сойдет.

Долго мы не могли разговаривать, боясь опоздать на поезд. Разошлись мы мило, особенно станичница не знала, как нас отблагодарить. На вокзале стоял уже поезд, но пассажиров из-за строгостей было мало, и мы свободно расположились. По железной дороге видны были следы войны.

Приехали в Екатеринодар. Нас задержали и отвели в Комендантское управление (кроме нас, было еще несколько десятков человек). Проверив документы, заявили, что в Ростов нам нечего ехать, так как госпиталя есть и здесь, а пока дали нам временное удостоверение, какой- то квиток на получение хлеба и супа и указали, где мы можем перекочевать .

На другой день к 10 часах утра мы явились в госпиталь. После трех часов ожидания, нас приняли, взяли кровь, а часа через два нас вызвали и старик доктор сказал: "Кто вас нашел больными?" Нам не хотелось выдавать своего благодетеля, и старик не стал особенно интересоваться этим, а, посмотрев на нас, сказал: "Вы совершенно здоровы, получите направление в сборную роту". Мы были очень огорчены, что не попадем в Ростов. Старик посмотрел на нас с подозрением, сказал, что Ростов нам ничего не даст, а надо думать, что война окончилась и что мы будем свободны и вернемся домой. Так закончилась наша комбинация с госпиталем.

Рота "слабосильной" команды была в какой-то гостинице. В номерах стояло по 6-8 кроватей с соломенными матрацами и подушками. Большинство кроватей были свободны, и мы заняли место, где было три кровати. Придя в роту, надо было представиться ротному. Войдя в канцелярию, я увидел за столом знакомое лицо, но ничего не сказал, а молча отдал письмо из госпиталя. Ротный окинул меня с ног до головы, сказал, где мы должны поместиться, что с едой здесь неважно, так как лучшее получают на фронте, и сказал, чтобы я, как только устроюсь на месте, зашел бы к нему один. Устроились мы скоро, и через 15 минут я был в канцелярии.

Мне было указано место за столом, где я должен был работать, как писарь. Мне было предложено сесть, мы закурили, и начались очень осторожные вопросы: не был ли я в Воронеже? Я ему сразу же сказал, что нечего нам играть в прятки; что он знает, что я Моисеев, а я знаю, что он бывший судебный следователь гор.Воронежа и что во время войны он, как прапорщик запаса, служил в каком-то пограничном полку. Фамилия его Березов. Оказалось, что он был мобилизован. Многие наши товарищи по оружию очутились в Красной Армии только потому, что в Воронеже расформировалась 3-ья Гвардейская дивизия, во главе которой был (если не ошибаюсь) Чернявин. В городе, правда, без погон разгуливали со своими белыми, желтыми, синими нашивками Литовцы, Кексгольмцы, Волынцы, которые пошли в Красную Армию, а за ними такие, как Березов.

Я остался работать в канцелярии. Спутник мой сбежал, он был из станицы Николаевской, недалеко от Екатеринодара, где у него были родители-старики, и он решил узнать их судьбу.

Наступило 1-ое мая. Команда должна была тоже участвовать в шествии и - о ужас! - мне, как самому высокому, вручили красную тряпку, от которой я скоро избавился. Зацепился за электрический провод, тряпка как-то закрутилась и оборвалась. Команда осталась без "знамени"... Березов получил какой-то выговор, но все как-то уладилось.

Дни шли, положение было неопределенное, хотелось узнать о судьбе своих, но это было рискованно, и я своим посещением мог бы подвести их.

Кончилось все тем, что Березов сообщил неоффициально, что на Дону, в районе станицы Константиновской, полковник Уваров поднял восстание, которое имеет успех, и поэтому вышел приказ, чтобы все офицеры зарегистрировались. Что же делать? Опять я послушался капитана, и мы решили зарегистрироваться. На всякий случай попрощались с Березовым и пошли на регистрацию, где должны были заполнить анкеты. Я написал, что я "незаконнорожденный", поэтому я ничего не писал о своих родителях, а ведь мы были из дворянской среды: дед был генерал, отец окончил кадетский корпус и Николаевское Кавалерийское училище. После опросов нас "загнали" в большой двор при какой-то гостинице. Тут было уже до 2000 человек. Мы очутились в плену у красных Два дня нас продержали под открытым небом без всякой еды и под конвоем привели на станцию. Погрузили по 45 человек в вагон, двери закрыли, прицепили паровоз, поезд тронулся и— в это время какая-то банда матросов открыла стрельбу по эшелону. Убито было несколько человек.

На другой день утром мы прибыли в Ростов и нас поместили на Темернике. Лагерь наш представлял открытое поле, обнесенное колючей проволокой, в районе Кожевенных Заводов. Приблизительно посередине лагеря стояло двухэтажное здание, где была Комиссия, которая всех опрашивала. Сначала выбирали тех, кто работал в разведке. Корниловцев и прочих. Таких лиц вызывали и куда-то увозили для ликвидации. Вызвали Моисеева - иду и думаю: узнали они, что я старый корниловец, и моя песенка спета... За четырьмя столами работают четыре комиссии с участием матросов. Конвой подвел меня к столу № 4. Окинув меня зверским взглядом, покопались в бумагах и с руганью заявили, что я еще молод, а есть другой, постарше. Спросили, не имею ли я родственников, но один из членов сказал, что если я незаконнорожденный, то откуда я могу знать? Слава Богу, прошло благополучно. Находились мы под открытым небом, питались только тем, что жители перебрасывали нам. Так шли дни за днями. Проверочные комиссии работали с утра до вечера: тех, кого они считали нужным ликвидировать на месте - ликвидировали, а остальные назначались в Москву (на Лубянку) и в лагери. Я был назначен в Рязанский лагерь.

В одно утро в лагерь явилось несколько человек матросов и объявили, что им нужны офицеры моряки. Нашлось около 15 человек, с которыми матросы поздоровались за руку, и все уехали. Много было всяких разговоров и предположений. Думали, что песенка их спета, но оказалось иначе: утром пришла машина с матросами и двумя уехавшими вчера. Оказалось, что матросы слово сдержали, добились их освобождения. К уехавшим вчера добавилось еще 10 человек. Все работали по разгрузке на Дону. В их распоряжение стали посылать по 50-100 человек. Как рабочих, их кормили, и желающих на эту работу было немало. Кроме матросов, стали посылать 200-300 человек очищать и заметать улицы - Садовую, проспекты Таганрогский Большой и Малый, Я не мог понять, откуда могли знать жители Ростова, что мы "Белые". Во всех местах нашей работы собирались толпы по несколько сот человек, которые давали нам продукты, возвращались мы за проволоку с солидными запасами, но надо было поделиться и с теми, кто оставался. Я два раза был на такой работе.

Через несколько дней утром нас построили, вызвали по фамилиям 400 человек, отвели на товарную станцию и погрузили по 40 человек в вагон. Вагоны не закрывали. Конвой был из молодежи, среди которых много было из старших классов средне-учебных заведений, и отношение к нам было не плохое. Перед утром подали паровоз, и мы поехали. Я заснул и проснулся, когда было уже совершенно светло. Эшелон стоял. Было очень хорошее весеннее утро. Мы стояли на станции Аксай. Кругом раскинулись станицы Бесергеньевская, Заплавская и др. Все это было, наше и... не наше. Уходить? Но куда? Надо было ждать такого момента, когда опять можно было бы продолжать начатую борьбу с интернационалом.

Вместо нашего испортившегося паровоза к 11 часам подали новый паровоз, и к часу мы приехали в Новочеркасск. Мне казалось, что все жители Новочеркасска вышли встречать наш эшелон. Я состоял в группе из четырех человек, из которых один был житель Новочеркасска. Ему принесли сала, яиц, рыбы вяленой, которых нам хватило до Рязани. Мы подкармливали двух конвоиров, которые по дороге сами куда-то сбежали. В Новочеркасске сбежало 35 человек. В дороге еду нам все же давали: сушеная рыба и хлеба кусок. Часа через 3 мы поехали. На станциях было что-то ужасное, тысячная серая масса мешочников ехала на юг за хлебом. Поезда были все облеплены, как в первые дни революции, когда солдаты, бросив фронт, ехали по домам. Многие падали, гибли под колесами вагонов...

Ген.-майор М.Моисеев.