(Продолжение, см. № 2 и 3)

С утра группа, где был я и Начальник Бригады с женой и сыном 8 лет, поместилась на 5-й пристани в ожидании парохода. Часов в 10 подошел английский пароход "Королева морей", на который погрузили только раненых. Часам к 12 подошел другой пароход, на который удалось поместить знамена двух полков бригады и денежные ящики. Полковнику Кострюкову я дал слово, что не оставлю его жену; побежал за ними, но они куда-то перебрались в другое место. После мне удалось узнать, что полковник Кострюков застрелился, а жена каким-то путем добралась до Новочеркасска. Весь день мы ждали пароходов; было много всяких толков о том, что в Новороссийск идет "целый транспорт", но все это было мифом.

О нас никто не думал. К вечеру пристани были настолько заполнены, что надо было стоять. Стемнело... загорелись различные склады, получился "Содом и Гоморра".

Пароходов все не было. Многие подходившие части уходили по побережью моря в сторону Геленджика. Среди этих частей на пристани, куда я пробирался, ища жену полковника Кострюкова, я встретил поручика Натуса, командира эскадрона Корниловского полка. Он меня уговаривал присоединиться к нему - они идут в сторону Сочи и по дороге их заберет наш флот. Они благополучно добрались в Крым. Поручик Натус был там тяжело ранен, и умер в Севастополе. После встречи с поручиком я вернулся опять на 5-ую пристань, где нашел несколько человек из Штаба бригады; все были казаки - ни одного офицера.

В эту войну я все-таки встретил в казачьих формированиях бывших офицеров пластунов, от которых узнал, что большинство стало пробираться в горы, потеряв надежду на прибытие пароходов. Надо сказать, что при погрузке частей Белой Армии, уходящей с Крымского полуострова, когда командовал уже генерал Врангель, в противоположность Новороссийску царил порядок, и на произвол судьбы никто не был брошен.

Почти всю ночь мы провели стоя и голодные. Как только стало светать, стоявший в водах Новороссийского порта английский Военный Флот встроился в боевой порядок. С одной береговой возвышенности, как было видно, стали бросаться в море какие-то фигуры. Как выяснилось позже, пока арьергард состоял из Белых - Красные задерживались, а когда он был сменен англичанами, Красные сразу же двинулись вперед. Те, которые не хотели очутиться в руках большевиков, предпочитали бросаться в море.

Пока было наблюдение за Английским Флотом, на нашу пристань въехало 2 красноармейца и 3 кубанца, перешедших к Зеленым, заявляя, что "Война закончена"...

Момент пленения нас большевиками просто не поддается описанию. Одни думали, что все кончено, и тут же предпочитали покончить вопрос жизни. Мне особенно запомнился случай, когда недалеко от меня стоящий капитан Дроздовского полка с женой и двумя детьми берет одного ребенка - стреляет ему в ухо, - затем другого, целует, крестит жену; падает жена, падает и он - вопрос о жизни покончен. Стрелялись сами, стреляли один в другого, казалось, что люди потеряли рассудок... Погоны пришлось срывать... Все бумаги, имеющие для нас, военных, особенную ценность, как, например, послужной список, где были указаны все наши подвиги и награды, - полетели в море и вместе с ними и ордена, заслуженные в защите нашей Родины, Святой Руси. Агония продолжалась, пока прибывшие красноармейцы не стали нас сгонять с пристани.

Сойдя с пристани, мы очутились на площади... Некоторые стали рвать английские носовые платки, которые были красного цвета, думая этим замаскироваться, но это ничего не помогло, так как это не понравилось красным, и несколько человек с этими бантиками были застрелены.

Появилась какая-то старуха с ведром воды и стала поить нас этой водой и захлебываясь рассказывала небылицы о белых, пока не появился красный и не сказал ей, что она "поит белых". Старуха попросила дать ей ружье, чтобы она могла "уложить пару белых". Ружье ей дали, сказали, как надо спустить спусковой крючок, но не сказали, что ружье нужно упереть в плечо. Старуха, без упора держа ружье в руках, спустила спусковой крючок, и отдача ее свалила с ног. Ружье схватил кто-то из наших, имевший пули, и выпустил в красных, а сам затерся среди тысячной толпы... Красные пустили несколько пулеметных очередей, было немало убитых, но все исчезло под ногами толпы.

Двигались мы за город. При выходе из города англичане обстреляли нас с флота тяжелыми снарядами, уничтожив несколько сотен. Что они хотели сделать - трудно сказать, так как они могли свободно разобрать, что это не Красные.

Одни думали идти "за судьбой", что будет, то будет, а другие думали сберечь себя для дальнейшей борьбы... Кого было больше, трудно сказать, так как сначала всех обуял какой-то шок, и только через некоторое время стали приходить в себя и создавать планы на дальнейшее.

Остановили нас на первом хуторе, в 4-5 верстах от Новороссийска. Путь этот был сплошным кошмаром, так как красные как хотели и кого хотели обдирали и убивали, ставили пулемет и косили во все стороны. Я был уже без сапог, шинели, в брюках с лампасами и в английском френче. Ко мне подскочил какой-то подросток на лошади, лет 14-15, предварительно ударил меня нагайкой через голову, нагнулся и стал снимать френч. Во френче еще как-то осталась небольшая фотографическая карточка, где я был снят в офицерской форме. Мальчишка был в недоумении и стал меня бить нагайкой, пробуя направить на меня свою лошадь и крича, что я офицер. Это продолжалось, пока группа пленных не отделила его от меня и я стушевался с общей массой.

На хуторе нас построили, приказали офицерам выйти. Вышло несколько человек. Из них некоторых задержали и тут же невдалеке ликвидировали, а остальные вернулись в строй.

В этом хуторе мы должны были ночевать. Казаки мне достали какие-то сапоги, очень старые, на которые не польстился ни один красный, и английскую рубашку.

Нахожу нужным сказать, что казаки не выдавали. Иногородние выдавали как это было с полковником Пименовым, которого выдал его вестовой, который был с ним с 1916 года. Застрелили полковника, застрелили и его, как подлого человека.

На ночевку мы поместились в углу одного сарая, где стояли овцы и мы (то есть я и 6 казаков 1-й Пластунской Бригады) решили, что навоз нас будет греть. И, действительно, он грел. Да и обстановка была такая, что бросало в жар.

Стемнело. Красные шныряли по всем уголкам, кругом слышались выстрелы, крики, вопли. Вылавливали офицеров. Грабили всех, забирая часы, кольца и все, что попадало. Около полуночи мы услышали какую-то возню с руганью, стонами, ударами. Двери нашего сарая открылись и мы увидели, что несколько человек красноармейцев с керосиновым фонарем втолкнули в сарай двух казаков и стали их избивать и обыскивать. У одного, который был только в нижней рубашке и шароварах с лампасами, нашли зашитыми в лампасы несколько золотых монет. Монеты забрали, а его свалили, и один мерзавец принес заостренный кол и вонзил в живот - оханье, вздохи, и несколько ударов прикладом по голове так, что с кровью выпали и мозги.

Другие в это время нас, лежащих, рассматривали, а мы их. В числе этих мерзавцев был и мальчишка, о котором я раньше упоминал - это был тот, который взял мой френч с моей фотографией в офицерской форме. Он узнал меня, и начались удары... На месте не расстреляли, но взяли меня и еще трех человек, которых заподозрели, что они офицеры, (они и действительно были - два офицера и юнкер). Собрали нас около сарая до 30-40 человек. Повели "пускать в расход"... Картина была очень тяжелая - полная апатия ко всему... Ну, что ж… приходит конец... сделать ничего нельзя... Некоторые допускали, что, может быть, что-либо произойдет, как чудо. Другие в отчаянии с голыми руками набрасывались на конвой, но сразу же падали убитыми... Прошли мы недалеко, и нас построили при освещении двух керосиновых фонарей. Конвой скомандовал - "пли!"... залп... и все упали...

Что и как дальше было, я не помню и до сих пор не могу пенять, какое обуяло меня чувство... Я не был даже ранен, а упал вместе с другими и был уверен, что я убит, что я уже "на том свете". В голову лезли какие-то кошмарные мысли, особенно воспоминание о доме и время, проведенное в Военном училище... Я не хотел пошевелить ни руками, ни ногами - считая это за грех... Наконец, от холода меня стало трясти, я начал приходить в себя и почувствовал всем существом своим, что "Я жив!". Произошло чудо по Божьему произволению - еще не время. Следовательно, нужен еще на этом грешном свете - не себе, так другим... Среди всех был легко ранен кубанец Есаул Ржаксинский, который сказал, что красные после залпа ушли и не стали осматривать, все ли застрелены. Кроме Ржаксинсквго, 8-ью пулями был ранен Есаул Носов ...

Перед рассветом как-будто бы все успокоилось, и вот в полумраке вижу, что к нам ползком пробираются две фигуры... вот эти фигуры уже находятся в 4-5 метрах от меня и - о радость! - это был Гречишкин, вахмистр нашей Штабной сотни, и старший урядник Сальников. Они, рискуя жизнью, приползли, чтобы найти меня и узнать, что со мной. И какое было удивление, когда меня нашли живым! Только, как сказал Гречишкин, по лицу меня нельзя было сразу узнать. Мы переползли обратно в свой сарай, перетащили раненых, которые каким-то чудом поправились, и знаю, что были в 3-й Русской Армии в Польше и жизнь свою коротали в Сербии.

Последствия этого расстрела остались на всю жизнь, а по началу я просто терял рассудок и память, нужно было держать себя в руках. Бог знает, что будет сегодня! Я лично о еде не думал. Когда мне кто-то принес одно сырое яйцо и кусочек хлеба, так это и в горло не пошло, - есть мне захотелось на 3-й - 4-й день. Взошло солнышко, все вывезли погреться.

Ген.-майор М.Моисеев.