—    Мы должны исполнить приказъ нашего Верховнаго Главнокомандующего, какъ вѣрные солдаты безъ всякаго разсужденія. Русскій народъ въ Учредителыюмъ Собраніи разсудитъ, кто правь, Керенскій или Корниловъ, a сейчасъ нашъ долгъ повиноваться.

—    Господинъ генералъ, — отвѣчалъ мнѣ солидный подпрапорщикъ, вахмистръ со многими георгіевскими крестами. — Оборони Боже, чтобы мы отказывались исполнить приказъ. Мы съ полнымъ удовольствіемъ. Только вишь ты, какая загвоздка вышла. И тотъ измѣнникъ, и другой измѣнникъ. Намъ дорогою сказывали, что генералъ Корниловъ въ Ставкѣ уже арестованъ, его нѣтъ, а мы пойдемъ на такое дѣло? Ни сами не пойдемъ, ни васъ подъ отвѣтъ подводить не хотимъ. Останемся здѣсь, пошлемъ развѣдчиковъ узнать, гдѣ правда, а тогда — съ нашимъ удовольствiемъ — мы свой солдатскій долгъ отлично понимаемъ.

Но оставаться на станціи Дно, когда каждая минута была дорога и каждый лишній солдатъ былъ пуженъ Крымову въ Псковѣ, я считалъ невозможнымъ.

—    Хорошо, сказалъ я. Я съ вами согласенъ, что безъ развѣдки мы не можемъ кинуться въ бой. Вашъ путь идеть черезъ Псковъ. Въ Псковѣ находится Главнокомандующий Сѣвернымъ фронтомъ. Я ѣду сейчасъ въ Псковъ и, если Главнокомандующий подтвердить приказъ генерала Корнилова — мы обязаны его исполнить.

—    Совершенно правильно, — раздались голоса солдатъ. — Мы исполнимъ то, что намъ скажутъ въ штабѣ фронта. Такъ пусть и будеть.

Я надѣялся на солидарность между генералами. Я былъ увѣренъ, что генералъ Клембовскій станетъ на точку зрѣнія Корнилова — необходимости спасать, но не разрушать армію.

Драгуны разошлись по вагонамъ и черезъ полчаса ихъ эшелоны потянулись по свободному пути на Псковъ.

Въ 5 часовъ пополудни прибылъ и мой Псковскiй поѣздъ, и я по-ѣхалъ съ нимъ, обгоняя въ пути драгунскіе эшелоны.

Ночь была темная, августовская. На остановкахъ то я, то сотникъ Генераловъ выходили на станцiю и ходили мимо драгунскихъ эшелоновъ. И почти всюду мы видѣли одну и тѵ же картину: гдѣ на путяхъ, гдѣ въ нагонѣ, на сѣдлахъ у склонившихся къ нимъ головами вороныхъ и караковыхъ лошадей сидѣли или стояли драгуны и среди нихъ юркая личность въ солдатской шинели. Слышались отрывистыя фразы.

—    Товарищи, что же вы! Керенскій васъ изъ-подъ офицерской палки вывелъ, свободу вамъ далъ, а вы опять захотѣли тянуться передъ офицеромъ, да чтобы въ зубы намъ тыкали. Такъ, что ли?

—    Товарищи! Керенскій за свободу и счастіе народа, а генералъ Корниловъ за дисциплину и смертную казнь. Ужели вы съ Корниловымъ?

—    Товарищи! Корниловъ измѣнникъ Россіи и идетъ вести васъ на бой на защиту иностраннаго капитала. Онъ большія деньги на то получилъ, a Керенскій хочетъ мира!.. 

Молчали драгуны, но лица ихъ становились все сумрачнѣе и сумрачнѣе.

Приверженцы Керенскаго пустили по желѣзнымъ дорогамъ тысячи агитаторовъ и ни одного не было отъ Корнилова.

Какая страшная драма разыгрывалась въ темной душѣ солдата въ эти дни? Какія ужасныя мысли медленно ползли и копошились въ его мозгу? Начальники съ Верховнымъ Главнокомандующимъ, гепераломъ Корниловымь, вели солдатъ противъ Временнаго Правительства, того Временнаго Правительства, которое дало имъ неслыханную свободу, которое попустительствовало имъ въ ихъ преступленіяхъ противъ начальниковъ и, не отказываясь на словахъ, отказалось на дѣлѣ отъ войны, потому что лѣто, — періодъ упорныхъ сраженій, проходило тихо, если не считать двухъ неудавшихся наступленій іюньскаго на югозападномъ фронтѣ и іюльскаго на сѣверномъ, сорванныхъ солдатами, оставшимися совершенно безнаказанными.

Послѣ революціи — даже и помимо приказа № 1, между офицерами и солдатами появилась пропасть. Революція для солдата — это была свобода, а свобода — отрицаніе войны. Послѣ революціи и отреченія императора, война исчезла изъ понятія солдата. Вѣдь войну все время называли капиталистически-имперьялистской. Императора больше не было; для того, чтобы окончательно освободиться отъ войны, надо было теперь освободиться отъ капиталистовъ; объ этомъ откровенно кричали по всей армии большевики. Такія рѣчи я слышалъ, когда меня, 5-го Мая, судилъ трибуналъ Видиборскаго солдатскаго совѣта, такихъ же рѣчей я наслушался и отъ солдатъ 111-й пѣхотной дивизіи передъ убійствомъ комиссара Линде. Солдатъ усталъ оть войны, окопная жизнь ему на смерть надоѣла, его тянуло домой, на ту самую землю, которой онъ, наконецъ, добился. Дезертировать мѣшалъ страхъ наказанія и остатокъ совѣсти, и солдатъ ждалъ и прислушивался только къ одному слову, и это слово было миръ. Временное Правительство и особенно исполнительный комитетъ совѣта сол- датскихъ и рабочихъ депутатовъ это слово произносили часто, то принимая, то отрицая возможность мира, они думали, значитъ, о мирѣ, обсуждали его. Войны хотѣли только генералы и офицеры, потому что она имъ выгодна, такъ какъ даетъ имъ чины и награды — такъ внушали солдату, и солдатъ этому вѣрилъ. Керенскій вовсе не былъ популяренъ, какъ личность, какъ ораторъ, какъ идейный человѣкъ; смѣялись надъ его жестами и его пафосомъ, но Керенскій былъ ихъ адвокатомъ и защитинкомъ передъ офицерами и генералами, и потому былъ любимъ не какъ Керенскій, а какъ идея мира. Уже то, что онъ былъ штатскій, а не офицеръ, давало надежду солдатамъ, что онъ пойдетъ противъ войны за миръ, потому что ему-то миръ былъ нуженъ, а не война. И мы увидимъ, какъ отметнулась солдатская масса отъ своего кумира Керенскаго и готова была предать его, какъ только Керенскій пошелъ за войну, отказался отъ мира «по телеграфу». Миръ «по телеграфу» дали большевики, и солдатская масса пошла за ними,

Среди солдатской массы нѣкоторыя части выдѣлялись изъ общаго уровня. Вслѣдствіи воинственнаго воспитанія дома, вслѣдствіи того, что война давала не только одни несчастья, но и выгоды, которыми дорожили и дома, въ домашнемъ быту: — производство въ офицеры, георгіевскіе кресты иногда добыча — на войну былъ взглядъ болѣе благожелательный. Эти части были части казачьи. Казаки вслѣдствіи своего воспитанія дольше не принимали мира. Но и казаки были разные. Были воинственный войска съ твердыми традиціями, и были войска невоинственныя съ традицiями молодыми, въ однѣхъ и тѣхъ же воііскахъ были станицы воинственныя и миролюбивыя. Потому-то Корниловъ и выбралъ для выполненія своей цѣли казаковъ и горцевъ Кавказа, что въ нихъ идея мира «по телеграфу» не свила еще прочнаго гнѣзда и они согласны были повоевать еще.

На призывъ Корнилова къ войнѣ солдатская масса уже знала, какъ отвѣтить. Ей это подсказали опытные и умѣлые агитаторы. Арестовать офицеровъ и послать делегатовъ въ Петроградъ за указаніями. Всѣ шесть мѣсяцевъ послѣ революціи это было самое обычное дѣло. Чуть-что — выбрать делегатовъ, снабдить ихъ мандатами и — ай-да! въ Петроградь въ исполкомъ, которому вѣрили, какъ Богу. Недовольны пищей, фельдфебель по старой привычкѣ смазалъ по уху за провинность, не смѣнили стараго ротнаго — въ исполкомъ, тамъ свои разсудятъ истиннымъ, правильнымъ, честнымъ солдатскимъ и рабочимъ судомъ!

Предоставленные самим в себѣ, томящіеся въ застрявшихъ на путях в эшелонахъ, казаки и солдаты, смущаемые воззваніями Керенскаго и его агитаторами, и пошли по этой проторенной за шесть мѣсяцевъ дорожкѣ — арестовать офицеровъ и послать делегаціи въ Петроградь спросить, что дѣлать? Итакъ, въ то самое время, когда Крымовъ расписывалъ диспозицію занятія Петрограда, a ингуши и черкесы перестрѣливались съ гвардейскими стрѣлками, a Петроградскій гарнизонъ волновался и готовъ быль сдаться Корнилову, Керенскій же и Временное Правительство не знали, что дѣлать, и думали о бѣгствѣ — вѣдь наступали на нихъ казаки и дикая дивизія съ самимъ безстрашнымъ Корниловымъ, — къ нимъ, которыхъ должны были арестовать, за совѣтомъ и помощью явились представители комитетовъ Донской и Уссурiйской дивизій и команда связи, составленная изъ солдатъ, а не горцевъ, какъ представители дикой дивизіи!

Ясно было, что все предиріятіе Корнилова рухнуло, еще и не начавшись.

Керенскій обласкалъ казаковъ. Онъ тутъ же произвелъ наиболѣе рѣчистыхъ и подхалимистыхъ двухъ казаковъ въ офицеры, велѣлъ имъ ѣхать обратно съ приказомъ остановиться и арестовать тѣхъ офицеровъ, которые будутъ требовать дальнѣйшаго движенія на Петербургъ. Генералу Крымову послалъ приказъ пріѣхать къ нему для переговоровъ. И твердый, волевой человѣкъ, генералъ Крымовъ послушался. Онъ сѣлъ въ аьтомобиль съ адъютантомъ подъесауломъ 9-го Донского казачьяго полка, Кульгавовымъ и помчался въ Петроградъ, предавая этимъ Корнилова.

Поѣхалъ онъ съ грознымъ рѣшеніемъ требовать отъ Керенскаго, угрожать емѣ, поѣхалъ глубоко взволнованныіі и сильно потрясенный . . .

Таковы были событія за тѣ сутки, когорыя солдаты и казаки провели въ вагонахъ, стоя на станціяхъ замершей въ какомь-то снѣ желѣзной дороги. Иногда по чьему-то никому неизвѣстному расноряженію къ какому-нибудь эшелону прицѣпляли паровозъ и его везли два, три перегона, сорокъ, шестьдесятъ верстъ и потомъ онъ оказывался гдѣ-то въ сторонѣ, на глухомъ разъѣздѣ безъ паровоза, безъ фуража для лошадей и безъ обѣда для людей. Въ то время, какъ штабъ Корнилова былъ парализованъ и выпустивши части, на этомь и успокоился, пособники Керенскаго въ лицѣ разныхъ мелкихъ станціонныхъ комитетовъ и совѣтовъ и даже просто сочувствующихъ Керенскому желѣзнодорожныхъ агентовъ и большевиковъ, которые уже начали свою работу, запутывали положеніе корпуса до невозможнаго.

30 Августа части арміи Крымова, конной арміи, мирно сидевшей въ вагонахъ съ разсѣдланными лошадьми при полной невозможности мѣстами вывести этихъ лошадей изъ вагоновъ за отсутствіемъ приспособленiй по станціямъ и разъѣздамъ восьми желѣзныхъ дорогъ: — Винданской, Николаевской, Новгородской, Варшавской, Дно—Псковъ—Гдовъ, Гатчино—Луга. Гатчино—Тосно и Балтійской! Они были въ Новгородѣ, Чудовѣ, на ст. Дно, въ Псковѣ, Лугѣ, Гатчино, Гдовѣ, Ямбургѣ, Нарвѣ, Везеибергѣ и на промежуточныхъ станціяхъ и разъѣздахъ! Не только начальники ди- визій, но даже командиры нолковъ не знали точно, гдѣ находятся ихъ эскадроны и сотни. Къ этому привело путешествіе по желѣзной дорогѣ арміи, направленной для гражданской войны. Отсутствіе пищи и фуража естественно озлобляло людей еще больше. Люди отлично понимали отсутствіе управленія и видѣли всю ту бестолковщину, которая творилась кругомъ, и начали арестовывать офицеровъ и начальниковъ. Такъ большая часть офицеровъ Приморского драгунскаго, 1-го Нерчинскаго, 1-го Уссурійскаго и 1-го Амурскаго казачьихъ полковъ были арестованы драгунами и казаками. Офицеры 13-го и 15-го Донскихъ казачьихъ полковъ были въ состояній полуарестованныхъ. Почти вездѣ въ фактическое управленіе частями вмѣсто начальников вступили комитеты. Начальнику 1-й Донскоіі казачьей дивизіи, генералъ-маіору Грекову, удалось собрать нѣкоторыя части своей дивизіи подъ Лугой. Онъ рѣшилъ идти походомъ на Петроградъ. Но вернувшіеся изъ Петрограда члены комитета привезли приказъ оставаться и требованіе генералу Грекову явиться къ Керенскому. Генералъ Грековъ, понимая, что послѣ отъѣзда Крымова ему ничего не остается дѣлать, какъ ѣхать къ Керенскому, сѣлъ въ автомобиль и поѣхалъ въ Петроградъ. Еще раньше туда же отправился и начальникъ Уссурійской конной дивизіи, генералъ-маіоръ Губинъ, увлеченный къ Керенскому своимъ комитетомъ.

Генералъ Корниловъ разсчитывалъ на полное сочувствіе своему плану всего генералитета ... Но . . . ошибся . . . Онъ былъ моложе многихъ. Были другіе, которымъ тоже хотѣлось играть роль. . . Генералъ Клембовскій вмѣсто помощи, или хотя бы нейтралитета по отношенію къ Корнилову, снесся съ Керенскимъ и покинулъ Псковъ, оставивъ имѣсто себя начальника гарнизона, грубаго и ловкаго, не стѣсняюіцагося мѣнять убѣжденія Бончъ-Бруевича.

Такого было положение къ тому времени, когда я, наконецъ, добрался до города Пскова.

На станцiю Псковъ поѣздъ пришелъ въ 12 часовъ ночи на 30-ое Августа. Пассажирамъ было заявлено, что поѣздъ дальше не пойдеть. Опять та же исторія — полотно дороги разрушено, движенія поѣздовъ нѣтъ. Такъ же, какъ станція Дно была переполнена офицерами и всадниками Кавказской Туземной ДИВИЗIИ, станція Псковъ была переполнена офицерами и солдатами Приморского драгунскаго полка и солдатами Псковскаго гарнизона. 

Я сталь расспрашивать у офицеровъ объ обстановкѣ.

—    Гдѣ генералъ Крымовъ?

—    Утромъ уѣхалъ на Лугу, должно быть, сейчасъ тамъ

Имѣя указаніе отъ генерала Корнилова соединиться возможно скорѣе съ Крымовымъ и принять отъ него командованіе III-мъ коннымъ корпусомъ, я пошелъ къ коменданту станціи просить отправить меня на паровозѣ или на дрезинѣ въ Лугу. Измученный, усталый комендантъ отнесся къ моей просьбѣ съ полнымъ участіемъ, но сослался на категорическое приказаніе штаба фронта ни одного человѣка не пропускать въ Петроградскомъ направленiи. Нужно разрѣшеніе штаба фронта.

—    Дайте мнѣ телефонъ штаба, я буду говорить съ генераломъ Клембовскимъ, сказалъ я.

—    Генерала Клембовскаго нѣтъ.

—    Гдѣ же онъ?

—    Поѣхать въ Петроградъ. Онъ назначенъ Верховнымъ Главнокомандующими

—    А Корниловъ? невольно спросилъ я.

—    Не знаю. Или бѣжалъ, или арестованъ. Вы читали приказъ Керенскаго, объявляющій его измѣнникомъ?

—    Читалъ. Но что изъ этого?

Впрочемъ, подумалъ я, комендантъ могъ ничего не знать. Это могла быть и провокація.

Мнѣ дали соединеніе со штабомь фронта.

—    Кто меня спрашиваетъ? услышалъ я голосъ

—    А позвольте спросить, кто у телефона, спросилъ я, все еще надѣясь, что это Клембовскій.

—    Временно командующій Сѣвернымъ фронтомъ генералъ-маіоръ Бончъ-Бруевичъ, а вы кто?

Я назвалъ себя и просилъ извиненія, что побезпокоилъ въ столь поздній часъ. Было около двухъ часовъ ночи.

—    Я прошу васъ сейчасъ пріѣхать ко мнѣ. Мнѣ нужно съ вами переговорить. Я посылаю за вами автомобиль, сказалъ мнѣ Бончъ-Бруевичъ.

Черезъ полчаса я былъ принять генераломъ Бончъ-Бруевичемъ въ присутствій молодого человѣка съ блѣднымъ лицомъ и съ черными усиками, въ рубашкѣ съ солдатскими защитными погонами.

—    Комнссаръ Савицкій, кинулъ мнѣ Бончъ-Бруевичъ, мы будемъ говорить при немъ. Какія вы задачи имѣете?

Я отвѣтилъ, что имѣю приказаніе явиться къ генералу Крымову, и никакихъ больше задачъ не имѣю.

—    Генералъ Крымовъ, какъ-то загадочно проговорилъ Бончъ-Бруевичъ, находится въ Лугѣ, а пожалуй, что теперь и въ Петроградѣ. Вамъ не за чѣмъ ѣхать къ нему. Оставайтесь лучше здѣсь.

—    Я получилъ приказаніе и я долженъ его исполнить Я долженъ принять отъ него корпусъ и распугать ту путаницу, которая въ немь происходить.

—    А вы видите путаницу? спросилъ Бончъ-Бруевичъ.

Комиссаръ, присутствовавшiй здѣсь, меня стѣснялъ, да и самъ Бончъ-Бруевичъ казался мнѣ подозрительнымъ. Я вскользь сказалъ о томъ, что эшелоны застряли на путяхъ, люди и лошади голодаютъ и дальше это не можетъ продолжаться, такъ какъ грозитъ уничтоженіемь конскому составу и можетъ вызвать голодныхъ людей на грабежи.

— Я съ вами совершенно согласенъ, сказалъ мнѣ генералъ Бончъ- Бруевичъ. Мы объ этомъ съ вами поговоримъ утромъ.

—    Я буду васъ просить датъ мнѣ автомобиль до Луги.

—    Къ сожалѣнію не могу исполнить вашей просьбы. У насъ всѣ машины городского типа и не выдержатъ дороги, да и бензина нѣть.

Я видѣлъ, что генералъ Бончъ-Бруевичъ лгалъ. Не могло же не быть въ штабѣ фронта нѣсколькихъ полевыхъ машинь, да до Луги и городская машина могла довезти? Я попрощался съ генераломъ Бончъ-Бруевичемъ и пошелъ проводить остатокъ ночи въ комендантское управленіе. Сидя въ комнатѣ дежурнаго адъютанта, я обдумывалъ, что же дѣлать? Первое, что мнѣ казалось необходимымъ — возстановить части. Вынуть ихъ изъ коробокъ, поставить по деревнямъ, или на бивакѣ, и накормить людей и лошадей. Все равно, съ голодными людьми и на некормленныхъ лошадяхъ далеко ее уѣдешь.

Утромъ 30-го, я отправился къ генералу Бончъ-Бруевичу. Повидимому, за ночь онъ получилъ какія-либо извѣстія о проказахъ казаковъ на путяхъ, потому что онъ началъ съ того, что спросилъ у меня совѣта, что дѣлать съ эшелонами, которые загромоздили всѣ пути, остановили движенiе по желѣзной дорогѣ и прекратили подвозъ продовольствія на фронтъ. Я предложить сосредоточить Уссурійскую дивизію въ районѣ Везенберга , пользуясь тѣмъ, что она эшелонирована на путяхъ, идущихъ къ Нарвѣ и Ревелю, и Донскую въ районѣ Нарвы. Этимъ совершенно разгружалась бы Варшавская дорога, а я имѣлъ весь корпусъ въ кулакѣ и на путяхъ къ Петрограду, такъ что по соединеніи съ Крымовымъ могъ исполнить ту задачу, которая будетъ указана корпусу.

Генералъ Бончъ-Бруевичъ составилъ при мнѣ телеграмму, которую адресовала «главковерху Керенскому».

—    Вы видите, сказалъ онъ, продолжать то, что вамъ вѣроятно приказано и что вы скрываете отъ меня, вамъ не приходится, потому-что верховный главнокомандующiй Керенскій, вотъ и все.

Я ушелъ. И все-таки я считалъ своимъ долгомь отыскать Крымова, своего непосредственнаго начальника. Отъ Бончъ-Бруевича я пошелъ вь гаражъ попросить автомобиль, но получилъ тамъ отказъ: — машины попорчены, нѣтъ бензина. Полковникь Зарубаевъ, завѣдывавшій гаражомъ, сообщилъ мнѣ, что какой-то американскій корреспонденгь, имѣющій собственный автомобиль, ѣдетъ въ пять часовъ въ Лугу, чтобы наблюдать бой между Корниловскими войсками и Петроградским в гарнизономъ и что онъ устроить меня съ нимъ. Я ухватился за это. Извѣстіе, что бой все-таки ожидается, говорило мнѣ, что, можеть быть, не все еще потеряно и что свѣдѣнія Бончъ-Бруевича умышленно невѣрныя.

Въ комендантскомъ управленіи меня ожидалъ полевой жандармъ изъ штаба главнокомандующаго.

—    Главнокомандующій приказалъ мнѣ озаботиться отводомъ вамь квартиры, сказаль онъ.

Такая заботливость о моей персонѣ меня удивила.

—    Гдѣ же мнѣ отвели квартиру? спросилъ я. 

—    Въ кадетскомъ корпусѣ, я сейчасъ васъ туда могу отвезти.

Оставаться въ дежурной комнатѣ комендантскаго управленія было нельзя, я стѣснялъ адъютанта. Я забралъ свои вещи и съ своимъ ординарцемъ кубанскимъ урядникомъ Пономаренко, и сотникомъ Генераловымъ отправился въ корпусъ.

На входной двери квартиры, въ которую меня вводили, было написано: «Комиссаріатъ сѣвернаго фронта». Въ прихожей толпились солдаты и какіе-то люди подозрительнаго вида.

—    Вѣроятно вы ошиблись, сказалъ я жандарму, здѣсь помѣщеніе комиссариата.

—    Ничего, они обѣщали потѣсниться.

Дѣйствительно, ко мнѣ вышелъ Савицкій и сказалъ. что я могу здѣсь располагаться. Какой-то предупредительный и весьма обязательный хорошо одѣтый юноша пошелъ показать мнѣ мою комнату. Это была большая комната въ два окна, выходящія во внутреннiй садъ. Въ комнатѣ стояла прекрасная мягкая постель, такъ и манившая къ покою послѣ двухъ безсонныхъ ночей.

—    Вотъ здѣсь электричество, показывалъ мнѣ юноша. Можно столъ поставить, стулья. Очень хорошо.

—    Комната отличная, въ раздумьи сказалъ я. Меня поразилъ гулъ солдатскихъ голосовъ и какъ будто стукъ ружей за дверью. Я открылъ дверь. За дверью была просторная прихожая. Она наполнялась вооруженными солдатами.

—    Вы что за люди? спросилъ я ихъ.

—    Такъ что, юсподннъ генералъ, караулъ къ арестованному, бойко отвѣтилъ мнѣ бравый унтеръ-офіщеръ.

—    Благодарю васъ, сказалъ я любезному юношѣ, по комната миѣ что-то не нравится. Въ ней будеть слишкомъ шумно, a мнѣ надо заниматься.

И я спокойно прошелъ мимо караула, вышелъ во дворъ, а изъ двора на улицу, гдѣ еще стоялъ извощикъ съ моимъ чемоданомъ.

Куда ѣхать? Куда ѣхать? думалъ я.

Очевидно, что Псковъ не на сторонѣ Корнилова, — а тотъ, «кто не съ нами, тотъ противъ насъ». Въ 5 часовъ дня за мною долженъ былъ пріѣхать американецъ и везти меня къ Крымову — кь своимъ, къ казакамь. Оставалось ждать этого американца. А если онъ не пріѣдетъ, что вполнѣ возможно? Тогда все-таки ѣхать въ Лугу — къ казакамъ, къ родному 10-му Донскому полку. На чемъ? — на лошадяхъ Уральскихъ казаковъ конвоя Главнокомандующаго, на телѣгѣ, идти пѣшкомъ. Таково было мое рѣшеніе. Искать Крымова, но не бѣжать. Самое слово «бѣжать» мнѣ было противно. Я никогда и ни при какихъ обстоятельствахъ ни отъ кого, ни отъ чего не бѣгалъ... Рѣшилъ, что не побѣгу и теперь.

Американецъ, какъ и надо было ожидать, не пріѣхалъ, можетъ быть, и не было никакого американца.

Утомленіе сказывалось, а силы были нужны на завтра, чтобы ѣхать верхомъ, или идти пѣшкомъ. Мнѣ предложилъ переночевать у него тотъ самый комендантскій адъютантъ поручикъ Пилипенко, котораго я такъ стѣснялъ. Онъ имѣлъ комнату на окраинѣ города недалеко отъ вокзала въ семействѣ вдовы доктора или офицера, убигаго на войнѣ; меня можно будетъ помѣстить вмѣстѣ съ сотникомъ Генераловымъ въ гостиной.

Къ 9-ти часамъ вечера, подготовивши все для поѣздки верхомъ на лошадяхъ уральскихъ казаковъ въ Лугу, я перебрался къ поручику Пилипенко. Приняли меня тамъ очень сердечно, угощали чаемъ съ печеньями и холоднымъ ужиномъ, устраивали койки и, наконецъ, около 12-ти часовъ ночи, мы улеглись на покой въ гостиной — я возлѣ рояля, а сотникъ Генераловъ у стѣны за какимъ-то трельяжемъ. Благодѣтель-сонъ сейчасъ же прогналъ всѣ думы, заботы, тревоги и волненія.

Но недолго онъ продолжался.

Сильные непрерывные звонки у входной двери меня разбудили. Я зажегъ свѣчу и посмотрѣлъ на часы. Былъ часъ ночи. Я спалъ меньше часа. Я сейчасъ догадался въ чемъ дѣло, но продолжалъ лежать, нарочно не вставая. Прислуга хозяйки зашлепала босыми ногами. Въ дверь стали раздаваться удары прикладами. Она отворилась, и прихожая наполнилась большимъ количествомъ людей, грозно стучавшихъ ружьями. Они не помѣщались въ прихожей и часть стучала винтовками по лѣстницѣ. Спросили меня.

Прислуга отвѣтила, что не знаетъ, кто у нихъ стоитъ, стоитъ какой-то генералъ, a фамиліи его не знаеть. Въ комнатѣ хозяйки слышались охи и плачъ. Въ квартирѣ шелъ растерянный шорохъ, мой вѣрный ординарецъ Пономаренко, вѣроятно памятуя исторію съ Линде, моментально убѣжалъ на дворъ по черному ходу. Сотникъ Генераловъ сидѣлъ на постели и пугливо озирался. Было много комичнаго во всемъ этомъ, и это меня примирило.

Въ гостиную стали входить, стуча прикладами, юнкера школы прапорщиковъ сѣвернаго фронта, съ ними былъ ихъ офицеръ и какой-то молодой человѣкъ въ штатскомъ платьѣ.

—    Вы генералъ Краснов!.? обратился штатскій ко мнѣ.

—    Да, я генералъ Красновъ, отвѣчалъ я, продолжая лежать. А вамъ что отъ меня нужно?

—    Господинъ комиссаръ проситъ вась немедленно прибыть къ нему для допроса, отвѣчалъ онъ.

—    Странный способъ приглашать для допроса генераловъ, вваливаясь къ ниъ съ вооруженною командой и наводя панику на несчастныхъ хозяевъ. сказалъ я.

—    Такъ дѣлали при царскомъ режимѣ! вызывающе отвѣтилъ мнѣ молодой человѣкъ.

—    Вѣроятно вы для того и свергали государя Императора, чтобы повторять всѣ темныя стороны его царствования, сказалъ я.

Это сконфузило вошедшаго, и онъ растерялся. Я медленно одѣвался. Золъ я былъ страшно. И не на то золъ, что меня арестовали. Я зналъ, что меня арестуютъ и куда-нибудь засадягъ, это естественно вытекало изъ неудачи Корпиловскаго предпріятія, изъ арестовъ солдатами офицеровъ и отсутствія какихъ бы то ни было расноряженiй отъ Корнилова и Крымова. Если не распоряжается Корниловъ, тпо распоряжается Керенскій и тогда мы «измѣнники» и нам прямой путь въ петлю. Волноваться объ этомъ не стоило. То, что меня взяли черезъ комиссара и юнкеръ, а не солдаты, это было хорошо. Я могъ надѣяться, что обойдется безь «эксцессов», что будеть допросъ и какое-то подобіе суда, а если такъ, то обвинить меня не такъ-то легко. Исполнилъ приказъ — вотъ и все. Но злило меня то, что мнѣ не дали выспаться, что мнѣ придется идти на допросъ не въ полной ясности ума, что меня разбудили и доставили столько волненій и безпокойства тѣмъ милымъ хозяевамъ, которые меня такъ радушно пріютили. И потому я будировалъ. Умышленно медленно одѣваясь и умываясь, я ворчалъ:

—    Хорошее воспитаніе для будущихъ офицеровъ — арестовывать своихъ генераловъ, говорилъ я. Вѣроятно, вы очень боялись стараго безоружнаго генерала, что пригнали чуть не цѣлую роту юнкеровъ.

Уже надѣвши шинель и пристегнувши шашку съ револьверомъ, я спросилъ:

—    А автомобиль у васъ есть?

—    Нѣтъ, извините, автомобиля нѣтъ, растерянно отвѣтилъ молодой человѣкъ. По тону его голоса я понялъ, что вѣчно правильная тактика никогда не обороняться, но всегда наступать, возымѣли свое дѣйствіе , и юноша подавленъ мною.

—    Я пѣшкомъ не пойду, сказалъ я, усаживаясь на диванѣ.

—    Какъ же быть-то? пробормоталъ юноша. У меня есть извозчикъ.

—    Шагомъ не поѣду. Пусть сзади бѣжитъ рита. Это будеть красиво по крайней мѣрѣ.

Юнкера фыркали, давясь отъ смѣха.

Офицеръ, бывшій съ юнкерами, понялъ, что я издѣваюсь надъ молодымъ человѣкомъ и вступился за него.

—    Я полагаю, сказалъ онъ, что вы можете отпустить нарядъ. Со- противленія мы не встрѣтили.

—    А вы ожидали, что весь корпусъ съ пушками и пулеметами станетъ мнѣ на защиту, одинъ былъ при мнѣ казакъ, да и тотъ прошмыгнулъ мимо васъ, какъ заяцъ, — съ горечью сказалъ я. Не тѣ времена, господа, теперь, чтобы генералы могли сопротивляться.

Было рѣшено, что мы поѣдемъ съ молодымъ человѣкомъ на извозчикѣ, а юнкера пойдутъ по домамъ. Во второмъ часу мы молча поѣхали по городу. Ѣхалъ вооруженный шашкой и револьверомъ генералъ и съ нимъ штатскій. Ничего подозрительнаго. Возвращались, можетъ быть, съ какой-нибудь пирушки. Городъ былъ тихъ и пустыненъ. Мы никого не встрѣтили. Если бы я хотѣлъ бѣжать, я могъ бы бѣжать сколько угодно. Но я бѣжать не хотѣлъ.

Знакомое зданіе корпуса. Помѣщеніе комиссаріата. Какъ я былъ недальновиденъ, что отказался отъ комфортабельной комнаты съ пружинной кроватью. Все было бы гораздо скорѣе, я успѣлъ бы выспаться и не пришлось бы ночью ѣхать на плохомъ извозчикѣ.

Почти пустая просторная казеннаго типа комната. Тускло горитъ электричество. У простѣнка между окнами небольшой столъ. За нимъ три человѣка. Посередине молодой человѣкъ съ блѣднымъ, красивыми, одухотвореннымъ лицомъ, съ большими, возбужденными глазами. Маленькіе усы надъ правильнымъ ртомъ. Одѣтъ чисто въ форму поручика сапорныхъ войскъ. Это, какъ я узналъ впослѣдствіи, поручикъ Станкевичъ, комиссаръ Сѣвернаго фронта и правая рука Керенскаго. Справа — маленькій сгорбленный лохматый рыжій человѣкъ, въ рыжемъ пиджакѣ. Скомканная рыжая бороденка и усы, бѣгающіе рыжіе глазки — типичный революціо- неръ, какъ ихъ описываютъ въ романахъ, какой-нибудь «товарищъ Миронъ» или «товарщъ. Тарасъ» — вѣроятно въ свое время пострадалъ за убѣжденія. Но лицо умное и несмотря на всю свою некрасивость — симпатичное. Съ умными людьми всегда легче имѣть дѣло. подумалъ я. Это быль помощникъ комиссара Войтинскiй, большевикъ, идейны человѣкь. Ставшій на защиту арміи отъ разрушенія. Я слышалъ про него много хорошаго. И, наконецъ, по лѣвую руку уже знакомый мнѣ вольноопредѣляющійся Савицкій. Этотъ пронизываетъ меня своими красивыми черными глазами. Такъ и говорить: «Что, попался таки, голубчикъ!»

Справа, у стѣны, на диванѣ четыре человѣка, по костюму рабочіе. Лица тупыя, сѣрыя, безразличныя. Вѣроятно представители Псковскаго «исполкома». Весь трибуналъ на лицо.

Станкевичъ предложилъ мнѣ сѣсть. Начался допросъ. Почему я оказался въ эти тревожные дни въ Псковѣ? Отвѣтъ простъ: получилъ предпісаніе вступить въ командованіе III-мъ коннымь корпусомъ и ѣхать его принимать. У меня и предписаніе съ собою.

—    Почему именно васъ, а не кого-либо другого намѣтилъ Крымовъ, а потомъ Корниловъ на должность командира III-го корпуса, спросилъ Войтинскiй.

—    Корпусъ мнѣ хотѣли дать давно, еще весною. Генералъ Алек- сѣевъ выдвигалъ меня на корпусъ и язналъ, что получу или ІѴ-й, или ІІІ-й — Третій освободился раньше, мнѣ его и дали.

—    Но дали ли его вамъ по полнтическичъ убѣжденіямъ? вкрадчиво сиросилъ меня Войтинскій.

—    Я солдатъ, гордо сказалъ я, и стою ВНѣ политики Лучшимъ доказательствомъ вамъ служитъ то, что я оставался до послѣдней минуты при убитомъ на моихъ глазахъ комиссарѣ Линде и старался его спасти. A комиссаръ Линде одинъ изъ крупныхъ виновниковъ революціи.

Меня попросили подробно разсказать о смерти Линде, о чемъ въ Псковѣ только-что узнали. Я разсказалъ все, чему быль очевидцемъ.

Мой разсказъ расположилъ сѵдеіі въ мою пользу. Они стали совѣщаться между собою.

—    Знаете ли вы, сказалъ мнѣ Войтинскій, что Корниловъ арестованъ своими войсками и Керенскiй вступилъ въ верховное командованіе.

—    Это вѣрно?

—    Я вамъ говорю.

Я посмотрѣлъ на Войтинскаго. Да, этотъ человѣкь не лжетъ Онъ можетъ заблуждаться въ своихъ политическихъ теоріяхъ, но въ фактахъ онъ лгать не будетъ.

—    Генералъ Алексѣевъ принялъ на себя должность начальника штаба Верховнаго Главнокомандующего, — продолжалъ Войтинскій.