Мы, двадцать два партизана, быстро разошлись по своим казематам, и наступила мертвая тишина.

Не так много времени прошло, как прискакал разведчик Туркмен и сообщил, что пароход уже недалеко за изгибом реки влево. Скоро стал слышен шум работающих в воде колес, и, наконец, показался медленно идущий против течения большой "Колесный" пароход, а за ним на кабеле длиннющая, преогромная крытая баржа.

Сердце невольно ёкнуло. Пароход все подходил ближе, ближе и, придерживаясь фарватера, все приближался к нашему берегу. Когда поравнялся с правым флангом нашего укрепления (где был мой пост), то казалось сверху (высота берега была сто аршин), будто вот совсем рядом с берегом идет.

По данному мне свистку партизаны выскочили из убежищ и принялись бросать гранаты, как по пароходу, так и по барже. Затем снова засели за камни и взялись за винтовки. По второму свистку был открыт беглый огонь. На носу баржи стоял бомбомет. Вижу, как из отверстия трюма выскочил, повидимому, бомбометчик и, подбежав к бомбомету, успел выпустить последние в своей жизни две бомбы. Эти бомбы, пролетов через наши головы, разорвались далеко от нас, гораздо ближе к Беку и его воинству. Несмотря на трагичность момента, я невольно улыбнулся, так как через секунду и Бек и его воины исчезли, ускакав в степь и скрывшись за песчаными курганами.

Винтовочные выстрелы гремели, а пароход продолжал двигаться медленно вперед. Воображаю, что делалось внутри парохода и баржи (если верить тому, что там находилось много людей), когда винтовочные пули пробивали борта на восемьдесят шагов.

Но вот с парохода из "вентиляторов" и, видно, из других еще мест, и с баржи тоже, в ответ на нас был открыт огонь. А вот и пулемет заработал, и пули защелкали по камням у наших убежищ. Наши винтовки еще быстрее принялись стрелять, и выстрелы противника завяли, скоро и пулемет смолк.

Вскоре пароход, уже прошедший некоторое расстояние вправо, но все еще преследуемый выстрелами, дал тройной гудок и выкинул белый флаг. Или сдается или просит пощады?! Даю свисток, и винтовочные выстрелы прекращаются. Но вот пароход начал медленно заворачивать влево, назад и, повернувшись вместе с баржей, стал быстро по течению от нас уходить. Бой закончен!!.. Но в ушах все еще стоит шум от винтовочной трескотни, и тишина стала какой-то зловещей.

Оглядываюсь назад и вижу, как осторожно выезжает Бек и часть его воинов на свое прежнее место, а затем, видимо, узнав, что пароход и баржа уходят во-свояси, ринулись вдогонку парохода и, скача по берегу, принялись палить по нем. Но вот выстрелы прекратились, и Бек подъехал к нам, поздравляя "с блестящей победой"...

Подождав немного и выслав разведку в сторону ушедшего парохода, двинулись в обратный путь.

Но откуда ни возьмись, громадные толпы конных и пеших туркмен и бухарцев появились, чтобы приветствовать "героев дня". Прибежали и прискакали, кто на чем, повидимому, все жители ближайших кишлаков. Многие воины поехали собирать в мешки для раздачи жителям "на память о бое" пустые гильзы, во множестве валявшиеся у возведенных нами убежищ.

В этот же вечер Бек написал доклад Эмиру Бухарскому о "бое" и ночью отправил его в Бухару под конвоем нескольких всадников на лучших лошадях.

Молниеносно быстро, как нам показалось, из Бухары приехал со свитой очень важный чиновник. Нас, партизан, попросили выстроиться во дворе Бека у самого его помещения. Чиновник прочел бумагу, в которой Эмир Бухарский благодарил нас "за геройской храбрости дело и за недопущение подвезти подкрепление и оружие для крепости "Керки" и истребление неприятеля".

Каждому из нас была повешена на грудь малая золотая звезда и выдан "хат" (бумага на право ношения звезды и за что она получена) на мусульманском языке. У меня имеется перевод этого "хата", засвидетельствованный представителями Штаба Закаспийского Корпуса .

Затем нам было вручено от Эмира по роскошному шелковому халату и по тончайшей индийской чалме

Мне была вручена бумага на предмет получения кольца с бриллиантом, но этого "кольца с бриллиантом" я так и не получил, даже когда вернулся в Бухару. Видимо, кольцо приглянулось чиновнику, везшему его...

Беку была выдана высшей степени военная медаль "за храбрость" и тоже халат. Воинам Бека тоже было выдано по какой-то медали и по халату, но только более скромному.

Бек был счастлив, как ребенок, всем показывал медаль и все жал мне руку и даже звезду мою поцеловал.

Воображаю, как был расписан "доклад", раз мы удостоились такой "высочайшей милости". Забыл я уже, а возможно, что нам и по столбику золотых бухарских монет было вручено!

Все были так довольны, что никто и внимания не обратил (кому это надлежало), а из каждой щелки смотрели красивые женские глазки на редкое зрелище, еще небывалое в их жизни. Глазки эти принадлежали хорошеньким женам Бека из его гарема...

Три дня пировали мы "победу". На это были отпущены Эмиром особые суммы. Сколько бедных барашков было съедено и сколько было выпито кумыса! А трехдневный кумыс крепче вина.

Бек положительно не знал, куда меня усадить и за трапезой рвал руками жареного барашка и лучшие куски клал мне прямо в рот. Знак высшего расположения и благодарности в Азии.

В конце первого дня "пира" Бек таинственно сообщил полковнику Рудневу и мне, через капитана Грамолина, что приехали люди и сообщили, будто на пароходе и барже много раненых и убитых, причем была названа такая цифра, которая заставила нас недоверчиво покачать головами. Думаю, такая цифра получилась, пока слух дошел до нас. Говорили, что баржа выбросилась на берег, не доходя Чаджуя.

Но раз сложившаяся легенда, будь она далее и неправдоподобной, осталась твердо жить в сердцах местного населения.

Нам просто стало неловко выезжать из ограды владений Бека, так как и стар и млад не пропускали случая изогнуться до земли с почтительным приветствием: "Салям Малекум" при виде гордо укатавшей нашу грудь звезды Эмира Бухарского (10-го нюня 1919 года).

ВОЗВРАЩЕНИЕ В БУХАРУ.

По прибытии снова в Бухару отряду было отведено помещение богатого бухарского купца. Состояло оно из огромного фруктового сада, А в его левом углу большого дома, в котором мы и разместились, НЕ далеко от дома был большой, глубокий бассейн, обложенный камнями, обработанными глыбами. Этот бассейн при желании наполнялся водой, стоило только открыть кран. В нем мы с наслаждением не раз купались. Когда, закрыв кран, вода выпускалась из бассейна, он служил водопоем. Каждый подходил и поил из ведра своего коня.

Вокруг бассейна росли тополя и карагачи, дававшие тень. В нескольких местах карагачи росли, образуя четырехугольник. Их шапки-верхушки касались друг друга и получалась беседка - хорошее место для отдыха. Кормили нас хорошо, и жилось нам неплохо.

Однажды видим - входит в сад через калитку высокий, широкоплечий молодой, красивый бухарец в зеленоватом халате в полоску, с длинной палкой - в сажень. Он очень спокойно, как у себя дома, закинув голову, вглядывается в верхушки деревьев. Вот он поднимает палку, кладет один конец в рот, другой наводит на середину высокого дерева. Бухарец дует в палку, раздается тихий свист и с дерева камешком валится воробей, трепеща крылышками. Охотник подходит, поднимает воробья, раскрывает кожаный мешок, висящий у него на поясе с левого бока, и прячет туда птицу. Затем из маленького мешочка, подвешенного справа, достает шарик (из чего сделан, не могу сказать - верно, из теста), наклонив палку, кладет шарик в отверстие и продолжает охоту с воздушным ружьем своим. Стрелял он великолепно. Мы ни разу не видели, чтобы он промахнемся из своего духового ружья. Застрелив всех воробьев, находившихся в данное время в нашем саду, он так же спокойно удалился.

Чиновник-бухарец объяснил нам, что это человек Эмира Бухарского - его "Ловчий". Он стреляет воробьев для соколов охоты двора Эмира. От Эмира у него "Хат" (бумага) на право входить в любой сад и стрелять из своего духового ружья.

Позже удалось видеть многочисленных и разнообразных соколов Эмира. Выезд на охоту тоже довелось видеть. Это очень красивое зрелище. Эмир и его приближенные, очень нарядно одетые в своих шелковых разноцветных халатах, расшитых золотом, серебром и разными шелками, на красивых, раскормленных, статных жеребцах в богатейшей седловке выезжают на соколиную охоту. Каждый из охотников держит на правой руке в толстой кожаной перчатке сокола в колпачке на голове и многих серебряных бубенчиках на ногах. За каждым из охотников едет сокольничий, а за Эмиром так и несколько и тоже с соколами.

Видел маленьких соколов, но видел и больших, великолепных красавцев - серо-серебристых кречетов. С последними охотятся на крупную дичь. Эти бьют лебедя, гуся, дрофу и цаплю. Эти сокола часто гибнут от королевских цапель. Цапля, заметив, что сверху падает кречет, чтобы ее ударить, мигом переворачивается и подставляет свой клюв, как штык. Кречет напарывается на клюв и готов - погиб. Одним хорошим соколом стало меньше. А хороших соколов-кречетов не так и много.

В том же саду наблюдал другую картину, закончившуюся так трагически-печально. Помню, как к пустому бассейну полковник Руднев подвел своего красавца гнедого жеребца. Наполнив ведро водой, он предложил своему любимцу напиться. Жеребец, помочив губы в воде, балуя, мотнув головой, задел ею ведро. Полковник, получив толчек, потерял равновесие и навзничь упал на каменные плиты, ударившись о них затылком. Он не сразу поднялся. Ему пришлось помочь. Спрашиваем, не очень ли ушибся. Он, улыбаясь какой-то совсем детской, уже странной улыбкой, ответил: "Нет". Инцидент был забыт. Верно, больше месяца прошло. Мы уже в другом месте жили - на большой даче директора Русско-Азиатского Банка, милейшего 3. Полковник Руднев стал жаловаться на головную боль, затем слег с высокой температурой и в три дня "сгорел", угас, видимо, от менингита.

Хоронить его пришлось за Бухарской городской стеной, как не правоверного.

Могилу его засыпали камнями, чтобы собаки и шакалы не разрыли. Сами и хоронили, сами и отпевали.

Жаль было оставлять хорошего, милого, ко всем внимательного, скромного героя в чужой земле. МИР ПРАХУ ТВОЕМУ!

Не забывай нас и помолись перед Создателем за нас. Ты нашел успокоение, а нам еще много впереди предстоит мытарств...

НА ГРАНИЦЕ ПЕРСИИ.

В уютной гостиной великолепной небольшой виллы около Ниццы, с садом из апельсинных и лимонных деревьев, в удобных креслах сидело небольшое общество после тонкого и вкусного обеда и пило кофе с ликерами.

Хозяйка гостеприимного дома, моя кузина Мери, графиня К., четыре молодых дамы, два господина и я составляли общество. Для уюта был зажжен камин.

Кузина, обращаясь ко мне, говорит: "Ты обещал рассказать эпизод из твоей партизанской жизни, происшедший у самой границы Персии. Ты еще жалел, что эпизод этот не мог быть зафильмован, так как годился бы для синема. Так?" - " Да, приблизительно так", - отвечаю. - "Тогда расскажи нам".

Хорошенькая брюнетка, сидевшая напротив меня, патетически заявила: "Я так люблю авантюрные рассказы!"

- Соглашаюсь и начинаю. Должен предупредить, что рассказ мой будет довольно длинный, так как если рассказать только одну сценку из пережитого у границы Персии на реке Тетжен, то будет непонятно. Вынужден отступить к моменту моего решения покинуть Бухару.

Мой партизанский отряд имени полковника Руднева, так как его деятельность в Бухарских владениях кончилась, решил уходить в Персию. Я же, предполагая пробиться к Колчаку, остался в Бухаре. Остались и два моих друга - "мои адъютанты", не пожелавшие покинуть меня. "Мои адъютанты", как их прозвали, были: "Димитрий Бай" и "Иваныч Пуля". Мною первому была дана приставка "Бай" за то, что он любил надевать яркие халаты, а второму - "Пуля" за его просто какую-то особенную медлительность. Оба были мне трогательно преданы.

Жили мы тогда в великолепном городском доме с чудным громадным фруктовым садом, в семье директора Азиатско-Европейского банка. Семейство было милое, радушное и относилось к нам, как к родным. 

Но вот доходит слух, что адмирал Колчак закончил свое существование. Затем этот слух подтверждается. У меня стало неважно на душе. Не очень-то мне хотелось ехать на Асхабадский фронт. Не верил я в него, и на то у меня были свои причины. В свежей памяти стоял еще "Партизанский отряд армянина Арапетова", да и "представители фронта" не очень внушали доверия. Но от предложения сопровождать караван богатых бухарских купцов-евреев, желавших пробраться в Асхабад, подальше от большевиков (Новая Бухара была всего в десяти верстах от Старой Бухары и была занята большевиками), я не отказался.

Я должен был набрать небольшой отряд из лучших туркмен, долженствовавший служить каравану эскортом. Но в последний момент отъезжающие побоялись пуститься в такой дальний, тяжелый и опасный путь.

Мы совсем загрустили и "остались между двух стульев"...

Но вот как-то под вечер директор банка отзывает меня, уводит в дальнюю аллею сада и сообщает таинственно следующее:

- Вам, видно, все же судьба ехать в Персию, если вы, конечно, согласитесь. Видите ли, я вошел в контакт с одним англичанином, недавно сравнительно приехавшим из Ташкента. Ему необходимо выбраться во что бы то ни стало из Бухары в Персию, где находится в Мешхеде Английский Штаб. Не хотите ли вы с вашими друзьями оказать ему услугу и помочь уехать? Если вы в принципе согласны, то я расскажу вам более подробно его эпопею. История довольно интересная. Если вы не согласны, то на этом и остановимся.

Говорю, что согласен ехать в Персию и взять с собой англичанина. Уверен, что и мои "адъютанты" согласятся.

- Отлично, тогда я вас с ним завтра же познакомлю. Я ему уже про вас говорил и ему вас рекомендовал. Пришлось приподнять вашу маску, милый Михал Михалыч, так как эти люди очень подозрительны и осторожны. Уж не сердитесь на меня. Я его связал словом, чтобы он и вида не показал, что знает, кто вы на самом деле. Итак - это английской службы полковник Белли (конечно, уверен, - псевдоним), посланный английским правительством в Туркестан, в Ташкент, наблюдать, как там развернутся события.

Большевики очень быстро выявили его личность и поручили одному из своих агентов, чеху Мандичу, следить за Белли и при удобном случае арестовать и втихомолку ликвидировать его. Но Малдич был в контакте с Белли и предупредил последнего, что ему время скрыться.

Белли отпускает бороду, надевает темные очки и прячется в старом мусульманском городе. Наконец, Мандичу удается сплавить Белли в Бухару. Затем Мандич предлагает большевикам поехать разыскивать полковника Т.К. - он знает, где последний находится. Этого пока достаточно.

На другой день меня ведут со всевозможными предосторожностями к полковнику Белли. Убедившись, что за мной никто не следит, оставив моих друзей-"адъютантов" в саду для наблюдения, вхожу в дом, где мне было назначено свидание. Меня встречает с протянутой рукой высокий, красивый, средних лет англичанин, очень сдержанный, но симпатичный. Познакомились и на французском языке быстро сговорились .

Я ему прямо сказал, что в курсе событий и готов ему помочь. Англичанин дал мне понять, что для путешествия у него нет средств, что он послал уже давно в Персию своих двух преданных индусов в Штаб, но что они до сих пор не вернулись и он не знает, что с ними приключилось..Возможно, их по дороге "перехватили". Спрашивает, могу ли я его экипировать для дальнего путешествия (тысячу верст песками), то есть купить ему лошадь, седло, туркменский костюм, оружие и проч. Вообще организовать поездку. "Прибыв в Штаб в Мешхед, я с вами расплачусь", - закончил англичанин. Я дал на все свое согласие. Мы составили план и маршрут по карте. На этом и расстались .

С моими друзьями я начал готовиться к путешествию и запасаться всем необходимым. К этому времени выяснилось, что "представители" Асхабадского фронта и их телохранители пожелали к нам присоединиться, да еще несколько бухарцев и два офицера русских, недавно пробравшихся в Бухару.

Тогда мы организовали уже целый караван. Берем несколько верблюдов под продовольствие и запасную воду, с погонщиками, и удвоенное количество проводников.

Полковник Белли очень таинственно попросил меня, не расспрашивая его, приобрести двух лишних хороших, спокойных лошадей.

Наконец все готово. Очень хорошие лошади куплены, верблюды наняты - караван готов. Спутников моих заинтересовало, зачем я беру двух заводных жеребцов. Отвечаю - мало ли что может случиться с одним из коней - вот эти заводные и выручат.

Назначен день отъезда. Сборный пункт всех отъезжающих - ночью на даче одного богатого бухарца.

Прощаемся с милым семейством директора банка, с друзьями и с наступлением темноты отправляемся с двумя моими адъютантами к месту свидания, где уже ждут нас караван и наши попутчики.

Когда я вошел в дом, то меня встретил англичанин и повел к окну, где стояла очень красивая женщина в мужском костюме (черкеске и папахе) и господин нерусского типа.

На Востоке не полагалось показывать, что ты удивлен присутствием незнакомой пары. Полковник подводит меня к даме и представляет: "Мандич с супругой". Тогда мне стало все ясно и даже в душе смешно Мандич поехал разыскивать Белли, а найдя его, с ним и уезжает. Хорошо все стрюковано! Спрашиваю, как величать госпожу Мандич.

"Называйте меня пани Ядвига". Она оказалась полькой из Варшавы, говорящей отлично по-русски. Но оказалось, что и Мандич тоже говорит великолепно по-русски!

В комнате большой стол накрыт множеством всякой пищи. Мы закусываем, выкуриваем по трубке, садимся, благословясь, по коням и в полном мраке покидаем Бухару.

Путешествие началось; нас вышло всего, считая погонщиков проводников, двадцать восемь человек.

Сперва мы пошли будто на Хиву, а затем, отпустив вперед пять верблюдов и двух проводников (для этой цели специально нанятых), сами, чтобы скрыть следы, по руслу реки свернули влево и пошли на Персию. Шли мы пустыней. Был февраль месяц - значит, зима, и идти было не жарко, а по ночам так даже основательно прохладно. Погода 

ВСЕ время стояла чудесная. Шли от колодца к колодцу по двадцать пять - тридцать верст друг от друга. Путешествие заняло тридцат один день. Всего натерпелись в пути. Ко всем нашим невзгодам присоединилось еще одно обстоятельство, сильно нас обескуражившее. Мандич на третий же день проявил себя. Ездить не умел, оказался рыхлым, страдал на лошади, да и терпеть не умел. Стонал, ОХАЛ, чacтенько сползал с коня и, корчась на песке, заявлял, что он не может дальше ехать, вынуждая весь караван терпеливо ждать, пока он соблаговолит снова сесть на коня и продолжать путешествие.

Зато пани Ядвига показала класс. Ни разу не пожаловалась и красиво совершила нудное, трудное и утомительное путешествие на своем светло-гнедом с белыми носочками на передних ногах и белой лысиной статном и красивом жеребце. (Из-за верблюдов нам приходилось идти только шагом, что и утомляло).

Только любила красивая полька интриговать и чуть нас всех не перессорила. Но мы скоро раскусили ее и стали держаться в стороне и обходиться с ней довольно холодно, на что красавица обижалась и старалась все же жаловаться каждому из нас на других, хотя мы отмалчивались.

Хоть и был у каждого из нас аркан (прочная веревка из верблюжьей шерсти) подвязан к седлу и мы их связывали, чтобы достать из глубоких колодцев (отлично сохранившихся с давних времен, обложенных кафелем, а ближе к Персии даже прикрытых от непогоды и сыпучих песков особой, очень оригинальной, сложной постройкой - каменный круглый свод над колодцем с несколькими входами - узкими арками) воду, было положительно невозможно напоить одним небольшим парусиновым ведром всех лошадей и верблюдов. Понадобились сутки.

В этой местности паслись стада баранов курдючных, до пяти тысяч голов. При стадах были пастухи на лошадях, осликах и верблюдах. В колодец опускалась громадная бадья, сшитая из лошадиной кожи, на крепких толстых арканах. Манипулировали так: одну веревку привязывали к сбруе одного верблюда, другую к другому. Верблюды, отходя от колодца , тянут наполненную водой бадью, а затем, возвращаясь к колодцу, опускают пустую бадью в колодец. Вытаскивая бадью с водой из колодца, ее выливают в очень длинные желоба, установленные на ножках и идущие далеко от колодца. К ним и пригоняют баранов пить. Желоба были настолько длинны, что баранов могло подходить сразу очень много.

Но вот когда баранов, съевших траву в окрестностях колодца, перегоняли к другому колодцу, то можно было остаться и без воды, что нам и случалось испытать. Но, повторяю, была бухарская зима, так что дни были не жаркие, а ночи очень прохладные, поэтому животные не так страдали от жажды, но все же не могли обходиться без воды хоть раз в сутки. С верблюдами было проще. То могли несколько суток быть без воды, если их предварительно хорошо напоить.

Встречали мы и "крепости" разбойников. Большие дворы с постройками, обложенными, вместо изгороди, мешками с песком. Но они нас не трогали. Мы были не большевики, а "Николай адам" (Императорские люди). Наоборот, нас гостеприимно принимали и сытно угощали ничего им не стоявшими, похищенными из громадных стад баранами. Но надо было быть все время все же начеку, чтобы не остаться без лошади или оружия.

Добрались мы таким черепашьим шагом, со всевозможными приключениями, но все же благополучно, до курганов, за которыми была видна река Теджен, а за ней селение "Наруз-Абад".

Вот тут-то и начинается трагедия. Вернее - трагикомедия. Песчаная местность сразу изменилась. Вместо пустыни был лесок, хотя и редкий, даже травка зеленая росла. Было много канавок и рытвин - в общем, до реки местность была неудобная для верховых лошадей.

Оставив караван, простившись с погонщиками и проводниками (верблюдов уводили обратно в Бухару), я попросил всех осмотреть подпруги. Когда подошел к пани Ядвиге, чтобы подтянуть подпруги ее белоногого скакуна, то Мандичь-супруг, бывший в этот день не в духе, огрызнулся и прошипел: "Я сам могу это сделать!" Подтянул он подпруги или нет, я не знаю, но думаю, что нет, так как тогда не произошло бы катастрофы.

Я предупредил всех, что, возможно, придется быстро пройти расстояние до реки, если нас заметят большевицкие пограничные посты. Двинулись. Полковник Белли, с оставшимся с нами одним из проводников-переводчиков, находящихся в распоряжении наших спутников,"представителей", поехал вперед, чтобы найти брод через реку. Вот он уже на другой стороне реки (значит, уже в Персии) и машет нам меховой шапкой: "У!".. Затем снимает винтовку, ложится, кладет шапку на кочку, на нее винтовку и начинает стрелять...

Невольно посмотрел вправо и влево, и что же я вижу?.. С обеих сторон, правда, еще на большом расстоянии, на нас скакало, пожалуй, по пятидесяти всадников. Те-те-те! Да это большевики-пограничники! Удачно, хоть и случайно, мы вышли между кордонами. Хотя позже проводник уверял, что он нарочно нас вывел к этому месту... Пусть будет так - спорить не буду.

Советую нашей группе прибавить аллюра. Достаю свой маузеровский автоматический пистолет и приставляю к нему приклад, только что служивший ему кобурой. Просматриваю его, не попало ли под тряпки (в которые был завернут пистолет) песку, и беру на изготовку. Но вот мы у самой воды сравнительно не очень широкой реки. Около меня мои два друга, тоже взявшиеся за оружие. Мы должны были ВЪЕхать в воду, сперва пропустив всех остальных, так как оставались на берегу в виде прикрытия. Все проскочили реку, только лысый жеребец пани Ядвиги заупрямился и круто повернул вбок. Седло свернулось со спины лошади и... пани Ядвига очутилась на земле...

Никогда не забуду этой картины. Интересна всегда была полька, но тут совсем стала красавицей. С распустившимися роскошными волосами она сидела, упершись в землю руками. Ее красивые темные глаза были громадны от переживаемого ужаса. Мои "адъютанты" принялись палить по приближавшимся всадникам, заставив их этим приостановиться. Говорю "Иваныч-Пуле" взять лошадь полячки и перевести ее на ту сторону. Сделал это нарочно, так как "Иваныч" был не из храбрых и мог стать только обузой. Он был бледен как бумага, и как во сне выполнил мой совет. "Дмитрий-Бай" продолжал спокойно отстреливаться.

В это время пули начали свистеть вокруг. Всадники спешились и открыли огонь по нас.

Я поднял своего рыжего жеребца на дыбы, сделал несколько лансад и выпустил обойму по залегшим большевикам.. Они замолкли, ища укрытия.

Пользуясь этим, подъезжаю к пани Ядвиге и прошу ее встать. Но она продолжает сидеть точно в трансе и только твердит: "Мой курджум, мой курджум (переметные сумы)!" Тут только я заметил, что около нее на земле действительно лежит курджум, свалившийся с лошади. Нагибаюсь и стараюсь поднять их, но они так тяжелы, что мне это но удается, да и жеребец, разволновавшийся от свиста пуль, не стоит на месте, Тогда решаю бросить курджумы и взяться за пани Ядвигу. Говорю ей еще раз встать, но она продолжает сидеть, точно меня но слыша, и твердит: "Мой курджум, мой курджум!"

Что такое находилось в этих курджумах, что женщина почти сошла с ума, боясь его потерять? Потому и были положены на ее седло, что были так тяжелы. Говорю "Дмитрию-Баю" попытаться поднять сумы, а сам без церемонии беру польку за длинные шелковистые волосы, поднимаю с земли и двигаюсь к берегу. Въезжаю в воду и попадаю сразу в глубину, достающую до стремени. Строго приказываю пани Ядвиге сесть сзади меня на круп. Безропотно садится. Говорю ей: "Обнимите меня". Спрашивает в полном обалдении: "Как?" - "Конечно, руками и держитесь за меня - за мой пояс". Въезжаем еще больше в реку. Пани Ядвига стонет: "Нас сейчас убьют обоих". И верно: пули так и щелкали по воде.

"Димитрий-Бай", все пытавшийся поднять курджумы" по моему знаку въезжает за мной в реку. Но вот слышим - с персидского берега началась тоже стрельба. Это персы, видя наше затруднительное положение, пришли нам на помощь и стреляют с крыш своих домов по большевикам. Большевики замолкли. А под нами река делается еще глубже. Но крутой берег близко. Жеребец птицей взлезает на гребень.

Поднимается с земли полковник Белли, ставит винтовку между ног и начинает аплодировать. Пускаю своего рыжего жеребца галопом. Вдали слышатся тоже аплодисменты. Аплодируют наши, аплодируют персы. Точно на конкурсе.

Полька крепко держится за меня, дрожит и молчит. Подъезжаем к нашим спутникам. Соскакиваю с коня и помогаю слезть пани Ядвиге. Мандичь, побагровевший от злости, набрасывается на меня и шипит: "Вот из-за вас курджум потерян!" В тик-так ему возражаю: "А вы подтянули подпруги, как я зам советовал? А кроме того, если бы я знал, что курджум вам дороже жены, то, конечно, привез бы вам курджум, а жену оставил бы большевикам".

Окружающие фыркнули, а Мандичь мрачно смолк.

Случайно взглянул на "Иваныча-Пулю" и вижу, что он смотрит за реку. А там пограничники-большевики окружили курджум и потрошат его.

Невольно смотрю на Мандичей, По побледневшему лицу пани Ядвиги катятся крупные слезы из грустно опущенных глаз. Самого Мандича передергивало. Подумалось - вряд ли комиссар большевицкий, удирая, забыл, то есть не прихватил с собою бриллиантов золота и валюты. Позже пани Ядвига, в минуту откровенности, подтвердила мое предположение. Я с Мандичами расстался в Мешхеде и с тех пор потерял их из виду.

Несмотря на драму Мандичей, на душе было хорошо. Мы в Персии, далеко от большевицких изуверств, и нас ждет что-то новое, но что - остается только гадать.

На этом я и закончу свое повествование, вскользь упомянув о том, что в Персии нас очень хорошо приняли. Полковник Белли в Мешхеде помог нам, через своих людей, хорошо ликвидировать лошадей и через английское командование одел нас в щегольскую английскую форму.

В Мешхеде же мы снова присоединились и влились в партизанский отряд и дружно, совместно, сперва отдохнув от тяжелого месячного пути, проследовали в Энзели, а оттуда в порт Петровск на наливном судне, не без приключений, конечно. Здесь еще отдохнули и "погуляли". Тут, благодаря моим знакомствам, удалось устроить отъезд нам пятерым ("Дмитрий-Баю", "Иванычу-Пуле", Чечелеву, Рожновскому и мне), и мы двинулись по железной дороге дальше. Затем по Грузинской дороге проехали в Поти, где и были интернированы со всеми отступавшими отрядами.

Но нам пятерым удалось на французском судне все же выехать в Крым, где был уже генерал Врангель.

В Феодосии я присоединился к своему полку Царицыных Кирасир и потерял навсегда из виду своих друзей партизан.

Судьба, выбросив меня из Крыма в феврале месяце 1918 года, снова туда забросила в марте, но уже 1920 года.

Если посмотреть на карту, чтобы иметь представление, какое путешествие я совершил, то невольно удивляешься человеческой выносливости.

Кн. А.Искандер.