"Черный Ворон пустыни"

Наш сильно поредевший партизанский отряд шел в конном строю - песчаной пустыне, без дорог, пробираясь от Бухары в Бурдалыкское Ханство для "работы". Шли от колодца к колодцу.

Впереди нас ехали два проводника Туркмена и несколько бухарских чиновников, нас сопровождавших.

Мой рыжий красавец жеребец шел бодрым шагом, а я от нечего делать вглядывался в даль. Что и говорить, грустная картина - песчаная степь. Пески, курганы, и снова пески. Куда ни взглянешь – одни пески. Ни тебе кустика, ни деревца. Но вот я заметил с правой стороны от нашего пути, далеко, черную точку на одном из курганов. Сперва подумал, не орел ли сидит. Достал цейсовский бинокль и в его различил всадника в темной одежде, на вороном коне. Всадник недолго стоял неподвижно. Он спустился с кургана и широким галопом поскакал нам наперерез.

Подскакав к нам, он что-то спросил у проводников и у бухарских чиновников. Хотя я и ехал в голове отряда, но не расслышал вопроса. Но зато ясно слышал, как главный чиновник важно ответил: "Это "Николай адам" (царские люди) едут с "Хатом" (бумагой) от Эмира Бухарского в Бурдалык.". Черный всадник почтительно с нами поздоровался, приложив руку к животу, повернул коня и исчез в песках за курганами.

Так через полчаса, верно, к нам подъехало пять всадников на вороных, больших, кровных жеребцах-туркменах.

Поздоровавшись, они передали приглашение своего начальника заехать "к ним" поесть плова и отдохнуть в "их жилище". Отказаться было нельзя, хотя эти люди и показались нам более, чем подозрительными. Повели нас. За одним из курганов мы увидели на небольшом, ровном песчаном пространстве род крепости. Это был четыреугольник, обложенный хлопковыми тюками и местами мешками с песком. Стены были довольно высоки - в рост человека - и видны были бойницы. Внутри "крепости" стояли глинобитные постройки, а в правом углу колодец.

Мы въехали в эту импровизированную "крепость". Нам навстречу вышли еще несколько человек и помогли устроить наших лошадей и задать им корм, которого у них под навесом было немало. Проходя мимо одного из домов, мне послышался женский смех, но, может быть, я и ошибся... Нас встретил на пороге дома громадного роста, прямо геркулес, разбойник "Черный ворон пустыни", как мне успел шепнуть бухарский чиновник.

Позже я узнал, что это был самый отчаянный головорез, грабитель караванов, угоняющий баранов и лошадей гуртами для продажи на границах.

Их было шесть братьев, так похожих друг на друга, что при коротком знакомстве и не различишь, а затем еще семь джигитов.

Всего в шайке было тринадцать человек, одинаково одетых, на одинаковых вороных туркменах. Вооружены они были пистолетами Маузера и трехлинейными казачьими винтовками. Приклады винтовок сплошь были украшены вделанными в дерево серебряными русскими рублями и золотыми бухарскими монетами. Кроме того, были золотые насечки - это сколько вражеских голов удалось привезти.

Нас приняли очень радушно и сейчас же подали "дастархан" - поднос с сушеным урюком и виноградом. Пока мы прожевывали сухое угощение, послышался топот конских копыт. Скосив глаза, я в широко распахнутую дверь увидел двух всадников, а между ними лошадь без седла, со сложенной в несколько раз кошмой на спине, а сверху, вдоль туловища, лежал длинный тюк - что-то завернутое в кошму и привязанное широкими ремнями. Мне подумалось, что так выглядел бы человек, закутанный вкошму и привязанный к лошади, как сосиска.

Заметил я также, как бухарские чиновники, сидевшие с бесстрастными лицами, осторожно переглянулись, "Хозяин" посмотрел на своих братьев и повел взглядом по направлению двери. Тотчас двое из них встали и вышли, но минут через десять вернулись.

Принесли чудесный плов с барашком (благо в них недостатка не было - во дворе я их заметил штук пятьдесят), и нас принялись усиленно угощать, кладя лучшие куски барашка руками на деревянные плошки. Подали и кумыс, и айран (род жидкой простокваши). Вообще видно было, что "Черному ворону пустыни" и его компаньонам жилось я песках не плохо.

Потом сидели, курили "кальян", разговаривая о том, о сем, но больше молчали. Не очень-то были людимы разбойники и в разговоре осторожны.

Глава банды все посматривал на мое оружие: на маузер в деревянной кобуре, на наган, а может быть и на патроны, которых у меня было много: на-крест на груди и вокруз талии, на кушаку. Наконец он вынул чудный кинжал из богато отделанной ножны, рукоятка которого была сплошь усыпана разноцветными камнями (может быть, и настоящими) и бирюзой, продолжая смотреть то на кинжал, то на мое оружие.

Я делал вид, что не понимаю его взгляда. Он верно меняться котел. Но когда мы собрались уезжать, я счел за лучшее подарить две обоймы с патронами для Маузера "Хозяину". Он был в восторге и все совал мне кинжал, но я от него твердо отказался.

Нас торжественно проводили, и два всадника поехали с нами. В десяти верстах от "крепости" наши проводники-разбойники, сняв бараньи шапки, принялись ими махать. Скоро появилось несколько всадников на великолепных, но уже разношерстных скакунах-туркменах и, переговорив с проводниками, очень почтительно поехали дальше с нами, а два наших друга-разбойника, простившись, умчались обратно во-свояси. Это была сдача "новой волне" разбойничьей. Новые проводники, проводив нас довольно далеко и уверив, что теперь с нами ничего не может случиться, нас покинули.

В этих местах могло быть и хуже. Вас гостеприимно примут, угостят до отвалу, а когда вы отъедете от новых друзей так с версту, то можете и пулю получить в затылок - это от того, кто так недавно вас радушно угощал у себя. Закон пустыни. Дома - гость, гостеприимно принятый; отъехал от дома - враг.

Как только проводники уехали, я сейчас же подъехал к бухарским чиновникам и спросил их, что они думают о тюке, привезенном разбойниками в "крепость". Обычно всегда такие важные и сдержанные, они нервно заговорили, перебивая друг друга. Видимо страх на них действовал.

"Это человек был завернут в кошму, чтобы за ним было легче наблюдать, и возни меньше! Взяли они его заложником, верно это богатый купец, для того, чтобы получить хороший выкуп. Верно теперь же пошлют кого-нибудь к семье захваченного с требованием выкупа золотом, только золотом, так как все другое они и сами легко раздобудут. Но если семья не может дать требуемого, то пленника прирежут. Так проще и безопасное.

Мираж пустыни.

Мираж мне долго не приводилось видеть. Когда его видели мои соратники, то я его не видел по той простой причине, что у меня не было жажды. А все благодаря урокам, данным мне моей нянькой-телохранителем, верным арабом Саидом, приставленным ко мне в моем детстве. Вспоминая его советы, я в жару никогда не пил воды, а когда уж очень хотелось пить, то только полоскал рот и, не глотая, выплевывал. Моего "турсука" - мешка кожаного с водой - мне и моему жеребцу хватало вполне, и мы были всегда бодры и не страдали так, как все другие всадники и лошади.

Но все же однажды, когда, придя на колодец при переходе из Бухары в Бурдалыкское Ханство, мы не могли достать достаточного количества воды для коней и нам пришлось двигаться дальше, до другого колодца, без отдыха почти, - то и меня разобрало, и мне безумно хотелось пить.

И вот мы все увидели мираж, то есть очень далеко впереди воду, мне даже показалось, что я вижу массу деревьев, в общем, настоящий офзис. Но я скорее других понял, что это обман и больная галлюцинация, и вот почему: наши жеребцы продолжали идти так же спококво и вяло, как и до видения. А обычно, почуяв воду, они становились бодрее, пряли ушами, прибавляли шагу, а некоторые даже ржали от нетерпения. Когда колодец был уже близко, то коней обычно было трудно сдержать, чтобы они не перешли в галоп. У самого же колодца с животными просто трудно было совладать. Они вырывались, начинали драться между собой, а когда вода появлялась в желобах, набрасывались на нее, дрожа всем телом... Ужасная вещь жажда в пустыне!

На этом же самом переходе двух колодцев - это значит верст шестьдесят - видели мы и другие явления пустыни. Мы перегнали двух плетущихся, понурых, шатающихся, до-нельзя изможденных, верно по болезни оставленных проходящим караваном верблюдов.

На ближайших курганах уже сидели громадные орлы-беркуты, кондоры и масса черных воронов. В воздухе тоже летали тучи воронов и парили в высоте орлы, оглашая тишину пустыни цоканьем и зловещим карканьем. Сильным чутьем должны обладать эти хищные птицы, чтобы издали почуять будущую жертву.

Пока верблюды шли, хищники нетерпеливо держались на расстоянии, но вот стоило верблюду в изнеможении лечь и только коснуться песка, как сразу он скрывался под массой налетавших на него воронов и орлов. Живому еще верблюду выклевывались глаза, рвались из туши куски мяса, и все это пожиралось. Птицы и хищники дрались между собой, оспаривая лучшие куски мяса, и при этом неистово вопили, покрывая и рев несчастного животного. Ужас!

Я всегда требовал, чтобы такого заболевшего и отставшего верблюда пристреливали. Но случается, что такому верблюду удавалось 

чудом доплестись до колодца, напиться, отлежаться и поправиться. Вот почему их и оставляли на пути живыми.

Мы как-то натолкнулись в пути на скелеты белых костей, очень хорошо очищенных, точно отшлифованных - видимо, остатков целого каравана верблюдов. Нам даже не показалось странным, что все верблюды в караване и даже шедшие впереди ослики проводников, как шли цепочкой, так и легли костьми.

У колодца, когда сидели, пили чай и закусывали, бухарский чиновник шопотом нам сказал, что с караваном случилось несчастье - разбойники его уничтожили, уведя людей и увезя все самое ценное с собой.

-    А как же разбойники не боятся оставить на дороге такое доказательство своего преступления! - спрашиваю я.

-    Кого они здесь будут бояться? Орлы и вороны уже съели то, что было мясо на костях верблюдов, а самум через неделю, другую так занесет кости песком, будто здесь никогда и не проходил караван.

Поведал мне это старший чиновник Бухарский.

Наш Партизанский отряд в несколько тысяч Туркмен, великолепно тоже вооруженных, сидящих на первоклассных, кровных Туркменских жеребцах, так же, как и отряд Бухарцев, охранял подступы к крепости "Керки", пытаясь последнюю взять измором.

Отряд наш, партизанский в то время состоял из двух маленьких взводов. Во втором взводе была, главным образом, молодежь - больше всего кадет и гимназистов. Квартировали мы тогда в глинобитной постройке, во фруктовом саду. Около нашего жилища протекал арык, шириной аршина три и глубокий настолько, что даже купаться было возможно. Арык этот вечно уютно журчал, навевая прохладу даже в жаркие дни.

Жили мы дружно, неся разведку и сторожевую - наблюдательную слѵжбу. Лучшими разведчиками были не мы, а местные жители. Обо всем, что происходило в песках, нам сразу делалось известно.

Однажды нам доносят, что из Бухары вышел хорошо оборудованный караван, с большой группой богатых купцов с семьями, идущий в Асхабад, подальше от большевистского соседства. В караване было очень много верблюдов, грз женых имуществом купцов. На некоторых ехали женщины с детьми. Мужчины отправились в путешествие верхом на конях.

Жители-разведчики время от времени доносили, что караван медленно, но верно продвигается вперед. Вот он на большом расстоянии миновал нас - значит, уже ближе к цели. А затем вдруг донесения о караване прекратились. Мы решили, что караван благополучно дошел до Асхабада, и на этом успокоились и о нем забыли...

Проходит некоторое время, и те же разведчики сообщают нам, что от Асхабада к нам идет крупный отряд человек в шестьдесят. Мы насторожились. Вскоре, действительно, к нам прибывает отряд Армян в шестьдесят человек под командой Арапетова. Мы обрадовались, - будет с кем поговорить, хоть и Армяне, но по русски лопочут бойко. Но вновь прибывшие оказались но очень-то общительными – замкнутыми и глядящими исподлобья. Настоящие разбойники. Как мы их ни расспрашивали - узнали мало, так как они обычно отвечали уклончиво. Говорили хотя, что пришли из Асхабада в Бухарские владения, чтобы дейСТВовать против большевиков.

Тут уместно сказать, что штабс-капитан Рожновский уже к нам присоединился, под Бурдалыком его не было. Он оставался в Бухаре с больными и "воевал" с "Представителями Асхабадского фронта".

Кто сразу не взлюбил Армян - это кадеты. Мне даже показалось, что кадеты за Армянами следили. Ну, думаю, дети в индейцев играют. 

Армяне хорошо изъяснялись на местном наречии, и нам стало казаться, что Туркмены, да и Бухарцы после бесед с вновь прибывшими стали как-то иначе относиться к нам. Ревнуют, думаем, что мы больше держимся армян.

Сколько времени прошло с момента прихода Армянского отряда, теперь не помню. Но вот однажды сижу в помещении, и так вышло, что один, и читаю. В дверях появляются два кадета. "Можно к вам, Михаил Михайлыч?" - "Прошу", - отвечаю. Входит один кадет, а другой остается и поворачивается спиной, как бы наблюдая, что творится наружи. Кадетик шепчет, оглядываясь таинственно: "Михаил Михайлыч, нам нужно с вами поговорить, только не теперь, а ночью. Мы к вам придем, когда все заснут - в "столовой" и поговорим", - "Хорошо, буду вас ждать", - отвечаю. Кадетики, как тени, исчезают. Невольно улыбнулся. Майн-Рид действует, - думаю.

Наступает ночь. Когда все заснули, иду в помещение, служившее партизанам столовой, и жду. Являются, как призраки, кадеты, и шепнут:

-    Михаил Михайлыч, об этом еще никто не знает. Мы вам говорим первому, как бывшему нашему взводному командиру. Мы давно следим за армяшками, в особенности с того момента, как кадет наш, Павлик, хорошо говорящий и понимающий по-армянски, случайно подслушал разговор о каком-то караване. Затем, разговаривая с Туркменами - НАШИМИ осведомителями (у нас многие говорят по сартовски и по киргзски), вытянули от них еще новость: караван купцов, вышедший из Бухары, до Асхабада не дошел, а исчез в песках, будто испарился. Больше мы ничего не могли добиться, но вот вчора я и Николай вели наблюдение за арыком и садом из кустов, где мы будто спали.

Видим, как один из армяшек, выйдя из своего помещения, через сад пошел к арыку. Сел на берегу и долго вертел головой, прислушиваясь и присматриваясь. Видимо решив, что за ним никто не наблюдает, достал что-то из кармана и бросил в арык, в самом глубоком его место. Затем, посидев еще немного, покурив, пошел, посвистывая,восвояси. Николай остался наблюдать, а я пошел к арыку "купаться". Раздевшись, поплавал сперва, а затем нырнул и достал то, что армяшка бросил в воду. Вышел на берег, спрятал временно находку под корень дерева, обсушился, оделся, забрал найденное и с Николаем забрались в самый дальний угол сада.

"То, что я достал со дна арыка, был мешочек кожаный, с привязанным к нему камнем. В мешочке - обрывки фотографий. Мы их собрали и наклеили самодельным клеем на лист бумаги. Здесь темно, потому вы ничего не разберете, - возьмите и завтра рассмотрите наедине."

Беру и кладу сложенный вчетверо лист за пазуху халата.

-    Что же изображают фотографии? 

Кадет на ухо мне шепчет: "Дети, женщины на верблюдах, мужчины на лошадях и другие".

Мне просто жарко стало. Кадет попросил пока молчать. Пожал им руки и сказал, что они большие молодцы.

До утра терпеть было невмоготу. Пошел за свечкой и, когда она загорелась, быстро взглянул на фотографии и сейчас же потушил СВЕЧку. Да! что и говорить: вещественные доказательства, улики!

Плохо я спал эту ночь, больше обдумывал, как дальше действовать.

Нa утро объявил всем, что едем на прогулку, чтобы промять ЛОшадей. Кто-то заартачился. Но я на него так молча посмотрел, что тот понял, что что-то случилось. Без всяких подозрений отъехали мы порядочно от жилья и, заехав за курган, остановились, спешились, выставили наблюдение из двух кадет вчерашних. Я рассказал и показал партизанам фотографии, которые пошли по рукам.

Сперва было решили армян судить и присодействии Туркмен обезоружить, а затем ликвидировать, но решили поступить иначе. Арапетов уже объявил, оказывается, вчера, что уходит с отрядом на-днях в Персию. Чудно! Теперь надо как-то дать знать в Персию англичанам, ее оккупировавшим, чтобы туда большевики русские не залезли.

Выручил всех Гагенский. Он заявил, что с небольшой группой наших решил через некоторое время ехать в Персию. Теперь он поедет с Аралетовым и Ко. и уж будьте покойны, сумеет доложить дело англичанам, только ему надо еще "доказательств". Начал расспрашивать кадет. Тут выяснилось, что они настолько хорошо вели "наблюдение", что даже знают, что везут с собой армяне. А везут они, оказывается, много золота русского и бухарского, драгоценных камней, колец, серег, много Николаевских бумажных денег и... очень много золотых и платиновых пломб из зубов! Понятно?!

Покинул нас Арапетов с армянским отрядом, а с ним Гагенский и еще несколько наших партизан - пошли песками в Персию.

Позже узнали следующее: Караван действительно был атакован и уничтожен целиком. Дети, женщины, мужчины, проводники (могли быть свидетелями), верблюды - все легло под пулями армян или были прирезаны.

Ограбив караван, похоронили в песках все, что могло компрометировать Армянский партизанский отряд.

Туркмены пронюхали о кладбище каравана только потому, что шакалы, волки и прочая хищность раскопали бренные останки и ими закусили. От жителей пустыни ничего не скроешь.

Затем, когда уже были в Персии, узнали, что Арапетов и Ко. по прибытии в Менхед вскоре были арестованы, судимы и выведены в расход.

Оказалось, что Арапетов составил себе отряд из ста армян на Асхабадском фронте, с ним не воевал, а занимался вымогательством и грабежом - как богатых русских, так туркмен и других. Затем, боясь, что его в конце концов выведут на чистую воду, с остатками отряда ушел в Бухару продолжать свою полезную патриотическую деятельность. Но... тут ему не позезло - узнал, что, кроме него, здесь есть еще отряд, который действует совместно с несколькими тысячами туркмен и бухарцев. Тут не пограбишь. Выждав для приличия некоторое время, уходит, решив пробраться на Кавказский фронт. Туда он случайно не попал, благодаря зорким шпионам. Хвала им и честь!

Мы, вероятно, прозевали бы, и Арапетов ушел бы и мог еще много вреда принести беззащитным жертвам.

Арапетов оказался уголовным преступником, надевшим форму партизана, чтобы лучше скрыть свое прошлое.

Так как операция с Керками в общем не удалась, наш Партизанский отряд решил идти в Бухару, чтобы оттуда, отдохнув, в лучшей обстановке уже двинуться дальше. Такова была тенденция у многих. В крепости наше пребывание казалось нам нудным и бесполезным.

БУХАРСКАЯ ЗВЕЗДА.

Эмир Бухарский предложил нашему Партизанскому отряду из Бухары перейти в Бурдалыкское ханство, находящееся в четырехстах верстах от столицы и всего в нескольких десятках верст от крепости Корки, занятой русскими большевиками, - "для наблюдения".

Двадцать два всадника из Партизанского Отряда, несколько Бухарских чиновников, сопровождавших нас, несколько проводников с заводными лошадьми, везшими палатки, провизию и воду (так как вода во многих колодцах по пути была отвратительной), двинулись в один из летних вечеров в поход. Приходилось делать переходы от колодца к колодцу из-за жары по ночам, днем же, обливаясь потом, спать в расставленных палатках.

В палатке расстилалась кошма (войлок из верблюжьей шерсти), а спали на бараньих полушубках. Вокруг палатки клали "аркан" (веревка прочная из верблюжьей шерсти). Все эти предосторожности принимались в виду большого количества тарантулов, скорпионов, громадных мохнатых фаланг, и маленьких серебряных, со смертельным укусом змеек.

Ни одно из этих животных не может переползти шершавого, колючего аркана, не любит кошмы и не в состоянии двигаться в бараньем меху полушубка.

У каждого всадника на передней луке полагалось висеть: свернутому аркану, небольшому "турсуку" (как бы кожаная бутыль разной величины для перевозки жидкости - воды, кумыса или айрана) и кожаному мешочку для провизии. За седлом находились "курджумы" (перелетные кожаные сумы) с запасным бельем и одеждой.

Мой "горбоносый" рыжий жеребец имел удивительно бодрый, приятный шаг, и потому путешествовать было легко.

При покупке "горбоносого" месяца за три до этого произошел забавный случай. По распоряжению Эмира Бухарского на конский базар было приведено окрестными жителями для продажи в определенный день порядочное количество очень приличных лошадей, дабы мы могли купить себе свежих взамен уже переутомленным большими переходами коней.

Захватив с собой главного кучера - тренера, большого знатока лошадей, с маленького любительского конского завода - и еще нескольких кавалеристов-соратников, я отправился на базар. Очень быстро, предварительно внимательно осмотрев, отобрали и сторговали нужное нам количество лошадей.

Базар уже заканчивался, когда на большую площадь для лошадей въехал мальчик-мусульманин, без седла, на одном войлочном потнике. Мне эта лошадь сразу понравилась. Рыжий, пяти лет, широкая грудь, тонкие, мускулистые ноги, сильный, немного покатый круп и гордая горбоносая голова, напоминавшая мне наших степных "дончаков". Мы долго осматривали жеребца, но придраться ни к чему не могли. Мальчик лет двенадцати во время нашего осмотра лошади так с нее и не слезал. Он же показал нам скакуна на шагу, рыси и галопе. Столько достоинства было в этом спокойном жеребце, что я решил его взять для себя. Цена была спрошена небольшая, а когда мы поторговались "из приличия", то сейчас же было уступлено. Мальчик, получив деньги - исчез, даже потника с собой не захватив.

Вижу, кучер внимательно продолжает наблюдать за моим уже теперь рыжим жеребцом. Слышу, он вполголоса говорит: "В чем тут дело, понять не могу!" - "Что такое?" - спрашиваю. - "Жеребец "целый", но не иначе, как у него имеется какой-либо порок!" - "Да отчего же?" - "Да уж очень таинственно! Такую ладную лошадь за так, за гроши отдать?!"

Когда привели лошадей к нам на конюшню, их начал осматривать ветеринар из пленных кавалеристов - мадьяр (ища, главным образом, паршу и другие заразные болезни). Очередь дошла и до моего жеребца. Когда сняли со спины потник, то все отпрянули в ужасе... Спина в том месте, где накладывается седло, была так сбита, что представляла с двух сторон силошные, ужасные раны, едва затянутые зеленоватой пленкой.

Ветеринар свистнул. Достав ланцет, он надрезал раны, из которых брызнул гной, а в самих ранах закопошились черви. Зловоние от ран распространилось ужасное. Сперва я подумал, не придется ли застрелить бедное животное. Позже узнал, что того же боялся и ветеринар. Нo эскулап оказался опытным. Он вычистил раны, промыл и продезинфицировал их, а затем наложил повязки с какой-то мазью, что меня поразило, это то, что во время длительной и, наверное,болезненной операции жеребец только весь дрожал, но ни разу не попытался укусить или ударить ногами. Стоял, как вкопанный, гордо подняв свою горбатую голову. Пришлось же с "Горбоносым" повозиться. Прошло почти два месяца, пока раны закрылись и спина приняла нормальный вид, только на больных местах шерсть стала не рыжей, а седой.

Начал садиться и проезжать "Горбоносого" - он мне нравился все больше и больше. Мы с ним сразу подружились. За время своей болезни на хорошем корму он отъелся и стал богатырь-богатырем. Он был величественно красив в своей рыжей лоснящейся рубашке и с гордо поднятой породистой головой с горбиной.

Кучер мне как-то говорит: "Жеребца-то мы купили великолепного, но как же мы с вами так внимательно, а я даже подозрительно осматривали лошадь и не догадались ссадить мальчишку и взглянуть, нечему жеребец не поседлан?!" А я так даже был рад, что так все произошло - иначе у меня "Горбоносого" бы не было, а он бы погиб у старого владельца-бухарца...

Вот на этом-то рыжем, могучем горбоносом жеребце и двинулся я в первый для него поход. Прошли благополучно это скучное песчаное расстояние. Несколько раз происходили эпизоды, о которых стоит упомянуть. 

Обычно за ночь мы раза три останавливались минут на пятнадцать-двадцать для отдыха. При таких остановках все всадники слезали с коней и ложились в мягкий, мелкий песок, кроме очередных часовых. Песок был настолько тонок и легок, что при малейшем движении воздуха сразу вас, лежащего, покрывал тонким слоем.

Вот как-то при третьем привале, когда начинало уже слегка светать, лежа на спине с закрытыми глазами, я почувствовал, что по мне кто-то, легонько переступая, идет от ног к талии. Открываю глаза и не знаю... во сне или наяву вижу на себе крокодила, аршина. в полтора длиной... От моего легкого движения громадная ящерица с невероятной ловкостью и быстротой исчезла за ближайшими песчаными курганами. Что за чудеса?..

Соседи мои справа и слева тоже видели прогуливавшееся по мне чудовице. Проводники после объяснили, что это сухопутный крокодил, которого в здешних песчаных степях называют "Ички-Мер", то есть коза-дой.

Оказывается, эта безобидная ящерица живет всегда поблизости жилых мест или колодцев, где обычно бывает большое количество баранов и коз. Их и зовут Коза-дой потому, что они доят коз и овец, будучи большими любителями молока.

Они являются бичом населения, так как если пастухи недосмотрят или проспят, то они выдоят все стадо и оставят жителей кишлаков без молока. А молоко у степняка главная пища - его и так пьют, делают сыр и айран (род простокваши, хорошо утоляющий голод и жажду).

У ящерицы голова горбатая - посему после этого случая я своего рыжего, горбоносого жеребца прозвал "Ички-Мер".

Но вот мы в Бурдалыксксм ханстве, радушно встреченные Беком в его резиденции-усадьбе, недалеко от реки Аму-Дарьи.

Жилые помещения и громадная площадь-двор обнесены высокой, толстой глинобитной стеной, с башенками для защиты. Тип построен уже Хивинский, представляет из себя как бы крепость, с зубцами на стенах.

Нам отвели несколько помещений, и мы зажили тихой, скучно-однообразной жизнью песков.

Время шло и шло! Скоро и фрукты поспели. Новое развлечение - ездить за ними на базар. На базар жители окрестных кишлаков пригоняли и массу осликов, груженых хорошими фруктами или висящими в сетках дынями, подвешенными на поперечных палках. Покупали помногу, так как базар бывал только два раза в неделю. Ослики же и отвозили к нам купленное на своих спинах.

Покупали цыплят, чтобы разнообразить пищу. Главно, дыни были замечательные. Знамениты на весь Туркестан Бурдалыкские дыни, но, к сожалению, плохо переносят долгую перевозку. Ароматны замечательно, и вкус ананаса, персика и меда. Одно наслаждение - ими просто объедались. Особенно вкусны с лепешками мучными (хлеб вроде чурека).

Достопримечательность Бурдалыка - ковры. Какая красота скромных тонов и дивная тонкая работа. Еще достоинство - они много легче и прочнее кричащих красками Сартовских и Киргизских.

Любили мы наблюдать, как жарят целиком барашквз в печах для хлебов. Печь стоит посреди двора. Она круглая с двумя отверстиями - одно для топки, другое дымоход. Слеплена из глины в виде улья. В нее кладут сноп хвороста. Когда он прогорит, то внутрь печки ставится медный таз, а через верхнее отверстие, на крючек на цепи с поперечной палкой вешается барашек над тазом, куда стекает при жарке жир и сок, и оба отверстия закрываются заслонками и замазываются заранее приготовленной глиной. Через тридцать пять минут заслонки открываются и достается барашек. Он готов для еды. Очень вкусно с подливкой.

Но вот однажды, когда я купал и чистил "Ички-Мера", прискакал туркмен и сообщил новость: По Аму-Дарье, от Чарджуя, еще очень далеко от нас, идет пароход и тянет барку с красными воинами и оружием для крепости "Керки". Нужно было во что бы то ни стало воспрепятствовать высадке. Был выработан план. Первым долгом узнали от местных жителей, что в пяти верстах по течению наш берег очень высок, скалист и что фарватер проходит всего в восьмидесяти шагах от берега. Все, что нужно! Поехали на место и осмотрели. Из камней на берегу построили прикрытие с бойницами.

Начальником отряда полковником Рудневым мне было поручено командование операцией. Все было проверено и взвешено. Оставалось только ждать подхода парохода.

Вот нам сообщают разведчики, что пароход и баржа уже недалеко. Раздаю по три гранаты на человека - собираемся отправиться на выбранное место. Уже шел к поседланному жеребцу, чтобы садиться, как ко мне подбегает "секретарь" Бека и с низким поклоном передает желание Бека поговорить со мной перед отъездом.

Вхожу в "канцелярию". Мне навстречу идет, с протянутыми для приветствия руками, сам Бек. Он был великолепен в своем шелковом, фисташкового цвета, зашитом серебром халате, при богатейшей сабле, отделанной золотом, серебром и бирюзой.

Бек говорит: "Узнал, что вы будете командовать вашими доблестными партизанами, вот решил с сотней отборнейших воинов присоединиться к вам".

Мне чуть дурно не стало. Уж и не помню, как я мог скрыть ужас на лице при таком известии. Хорошо знал по опыту, что значит иметь в бою рядом с собой этих "отборных" воинов. Того и гляди, от страху тебе пулю в затылок пустят! Или в паническом бегстве тебя затопчут .

Но я был в Азии, поэтому сразу взял себя в руки и пустил дипломатию, то есть выразил и лицом и словами удовольствие за честь., выпавшую на мою долю - иметь с собой самого Бека и его доблестных воинов. Через несколько минут мы уже ехали рядом с Беком во главе партизан, а за нами сто воинов. На Беке, кроме сабли, был надет еще маузер в деревянной ложе-чехле и пояс с патронами.

Всю дорогу размышлял, как бы мне отделаться от Бека и его воинов. Уже будучи в пятистах шагах от места засады, меня вдруг осенило.

Остановив "Ички-Мера", обращаюсь к Беку со словами:

- Позволю себе думать, что для пользы дела вам, Бек, и воинам лучше всего было бы остаться здесь на месте. Отсюда вам было бы гораздо легче в нужный момент атаковать врага вправо и влево.

Прошу капитана Грамолина перевести возможно более цветисто Беку, который быстро соглашается, по-моему, не без радости, возможности не двигаться дальше. Когда маленький отряд партизан, спешившись, двинулся вперед, он пожелал нам полного успеха.

Туркменам, уводящим наших лошадей, я приказал отойти в сторону от расположения Бека. Так будет покойное.