Приказом по корпусу все мои рядовые стрелки уходят на пополнение полков Волжской имени ген.Каппеля Бригады. Я же формирую офицерскую роту при Волжской бригаде, которая находится под командой дорогого мне генерала Николая Павловича Сахарова, под началом которого я провел весь период боев от Волги до Уфы, где был тяжело ранен и где мне пришлось расстаться на долгое время с Волжанами. И вот опять все мы вместе. В моей офицерской роте было 86 офицеров, но я надеялся, что те офицеры, которые находятся в госпиталях, по выздоровлении пополнят наши ряды. Я и мои офицеры часто посещали госпиталя, разыскивая больных офицеров, которые были с нами в Ледяном Походе. Находя таковых, мы им сообщали, что сформирована офицерская рота и что по выздоровлении мы их ждем к себе.

Нам обещали обмундирование, но пока что обещание оставалось обещанием, и, как ни странно, мы настолько привыкли к ним, что относились совершенно спокойно к тому, что обещания редко выполнялись. Мои сапоги, как у нас говорят, "просили каши", то есть пальцы вылезали наружу, поэтому я заказал себе сапоги и, так как имел золотой, то они мне обошлись всего в два рубля. Остальную же одежду все мы старались чинить, но не особенно успешно - одну дырку зашьешь, другая уже тут как тут, но подождем еще - ведь обещанного три года ждут.

Моя офицерская рота быстро пополнялась за счет выздоравливавших. Она достигла уже 100 офицерских штыков, но я мечтал довести ее до 120-130 штыков.

  Однажды меня вызвал к себе ген.Сахаров, но, странно, не в штаб бригады, а на его квартиру. Денщик его превосходительства встретил меня с улыбкой и сказал: "Генерал, вас ожидают". Войдя в довольно просторную комнату, я был изумлен. Комната была переполнена народом. Я увидел генерала, шедшего ко мне навстречу, и только я хотел официально отрапортовать о прибытии, он сделал мне знак, что это совершенно в данном случае ненужно. Подойдя ко мне, он обнял меня, потянул к столу в глубине комнаты. Стол ломился от множества закусок, вин и т.п. Оказалось, что у генерала собрались все уцелевши сестры милосердия и господа офицеры Волжской бригады (основанной на Волге). Среди присутствующих я увидел ген.Ястребцова и подполковника Лебедева, с которыми я был во многих боях. Николай Павлович подошел ко мне с поднятой чаркой, а что было налито в эту чарку, не знаю, но спросить об этом генерала нельзя, а нужно, не моргнув глазом, выпить все до дна. Генерал поднял чарку и предложил тост за Волжского боевого офицера подполк.Мейбом, с которым он расстался под Уфой, и должны были дойти до Читы, чтобы встретиться опять. "Пью за нашего командира отдельной офицерской роты. Дай Бог чтобы он сохранил ее для нашей Белой Армии".

Все встали и приветствовали меня. Ко мне подошел подполковник Герман Лебедев, и обнял меня, а генерал сказал: "Сегодня мы все ляжем костьми!" (на простом языке - напьемся вдребезги!). Начались разговоры, пение и т.п. Я почувствовал, что чарочка, преподнесенная мне, действительно, заставит меня лечь костьми, поэтому я незаметно покинул собравшихся и вышел на улицу. Я думал, что свежий воздух протрезвит меня, но получилось наоборот, и я решил идти в расположение роты пешком, чтобы успеть хотя немного придти в себя.

Подходя к роте, я увидел закутанную женскую фигурку, стоящую недалеко от входа в роту, а невдалеке извозчика. Я ломал себе голову, кого это ожидает женщина, когда, перейдя улицу, я попал в объятия Надюши. Она просила меня провести этот вечер и ночь с нею, так как на следующий день приезжал муж и они сразу же должны были выехать в Японию. Я возразил ей, что порядком выпил и в таком состоянии мне бы не хотелось быть с нею, но она настояла на своем, и мы сели на извозчика и поехали в гостиницу, где у нее был номер. Приехав туда, мы выпили по бокалу шампанского и под звуки цыганского оркестра удалились к себе в номер. Ночь пролетела незаметно. Под утро я забылся... Когда я проснулся, то Нади ужа не было, но на столике у кровати она оставила мне письмо. Она писала: "Так лучше, мой дорогой, мой ненаглядный! Я молю Бога, чтобы Он послал мне от тебя сына, чтобы он был такой же, как ты, чтобы я могла перенести на него всю мою любовь к тебе. Как мне тяжело писать, но... прощай, мой дорогой и милый мальчик. Наверное, нам не будет суждено когда-либо встретиться! Обнимаю и целую тебя крепко. Да хранит тебя Господь! Твоя навеки Надя."

Прочитав письмо, я зарыдал, как малое дитя. Не знаю, как долго я сидел на кровати, не одеваясь, а лишь думая о том, что я потерял. В дверь постучали и спросили, когда можно будет придти и прибрать комнату. Я оделся, спустился в столовую, заказал двойную порцию водки и яичницу. Я все никак не мог примириться с мыслью, что я потерял любимую женщину. Подняв стакан, я мысленно пожелал ей здоровья и счастья в будущей ее жизни и пыпил водку залпом. К яичнице я не притронулся, мне было не до еды. Выйдя из гостиницы, я направился в роту и, хотя не был пьян, но чувствовал себя, как пьяный или больной. Я решил тогда, что всю мою любовь я отдам Родине на спасение ее от красного ига, да к тому же это был мой долг, долг офицера.

Армия отдыхала, но одновременно вела подготовку к предстоящим боям. Появилась забытая в походах отчетливость и дисциплина. В этой подготовке Ижевцам и Зотккнцам было очень тяжело. Эти люд... ыли все рабочими от станка, у них существовала своя особая дисциплина, дисциплина рабочего. Они не понимали и не признавали отдания чести всем огоицерам. Признавали только своих офицеров, которым отдавали честь и называли их в большинстве случаев по имени и отчеству и относились к ним с большим уважением. Эти офицеры были также рабочими от станка. Дабы не вызывать недовольство в их частях, мы не предпринимали никаких изменений. Зато в боевом отношении нас никто не мог превзойти. Они заслужили небывалую славу на полях сражений. Бывали случаи, когда ижевцы ходили в атаку на неприятеля с ножами и обращали его в бегство. Там, где на позиции стояли ижевцы, красные, узнав об этом, быстро отступали, стараясь не принять боя. Мы их уважали, а красные их боялись.

С утра и до вечера шли строевые занятия. Я со своей офицерской ротой этим очень мало занимался, да было бы и смешно учить офицера строю! Правда, иногда мы проходили по улицам Читы и тогда, как в военном училище, шли твердым шагом, с залихватской песней, а публика Читы смотрела на нас с восхищением и одобрением.

Нам сообщили странную новость. Еврейское общество г.Читы предложило Атаману Семенову сформировать батальон из еврейских добровольцев. Это что-то новое! Конечно, разрешение они получили Откровенно говоря, к этому известию мы отнеслись с недоверием. Мы боялись предательства и провокации.