В одном из номеров журнала "Первопоходник" промелькнула короткая заметка о том, что до сих пор никому неизвестна личность "Первого Героя Кубани", войскового старшины Галаева, погибшего в первом же бою против красных под Екатеринодаром 22-го января 1918 года. Я его знал.

Во всех Казачьих Войсках Императорскою властью установлены были ежегодные весенние лагерные сборы по полкам льготных казаков, для повторных строевых конных учений и для стрельбы из винтовок. В каждом Войске, в станицах полкового округа жили командиры льготных полков с небольшим штатом офицеров. В эти лагерные сборы призывались и те казаки, которые по разным причинам не были призваны на 4-летнюю действительную службу на границы России, но должны были в течение восьми лет иметь собственных строевых коней и полное обмундирование и снаряжение на случай мобилизации, наравне с их сверстниками, ушедшими на четыре года в "первоочередные полки" а потом бывшие на льготе в течение четырех лет. Таких казаков обеих категорий было много в месячных лагерях; строевые сотни доходили до 250 коней каждая. Строевых офицеров на льготе было мало, и на эти месячные лагерные сборы, обыкновенно в мае, из первоочередных полков командировались добавочные.

В 1914-м году на Кавказские лагерные сборы на реке Челбасы из Мерва (Туркестан), из 1-го Кавказского полка, во 2-й Кавказский льготный полк было командировано десять офицеров, в том числе и я, молодой хорунжий.

В эти лагери прибывали из станиц казаки 2-го Кавказского, 2-го Черноморского льготных полков и пластуны 10-го льготного батальона. Лагерь кишел казаками. Строевыми занятиями казаков не утомляли. Богатая Кубань кормила казаков и лошадей привольно. Дни весною длинные. В четыре часа пополудни кончалась послеобеденная стрельба. После ужина, до темноты, по лагерю неслись казачьи песни.

Всех офицеров было около одной сотни. Все они питались в общем богатом "табль-д'от-е". Сплошной стол представлял собою букву "П". На его короткой стороне занимали места командиры полков, командир пластунского батальона, старшие офицеры, а дальше - подъесаулы, сотники, потом хорунжие. Сев за стол с самого начала, офицеры сохраняли свои места на весь месяц лагерных сборов. Места за столом были не по полкам, а по чинам. Сотники же и хорунжие сразу же разместились по личной дружбе, не считаясь со старшинством своих чинов. Случилось так, что через одного хорунжего от меня, по восходящей степени к начальству, место занял сотник 2-го Черноморского льготного полка Петр Галаев, а рядом со мною по нисходящей линии чинов - хорунжий Николай Черножуков, выпуска 1911 года из Тверского кавалерийского училища; за ним ниже - хорунжий Михаил Казаков, выпуска 1911 года из сотни Николаевского Кавалерийского училища. Они были командированы из 1-го Черноморского полка, который стоял в Закавказье. За ними сидели хорунжие Кавказцы и Черноморцы. Последние любили "повеселиться", в особенности Казаков и Черножуков.

Сотник Галаев - высокий, стройный, стильно одет в черкеску "по-горски". Крупное продолговатое лицо, широкий лоб, на носу пенсне в золотой оправе. Он никогда ничего не пил, кроме прохладительного "нарзана". За столом был скромен, молчалив, но всегда прислушивался к разговорам соседей-хорунжих, полуоборотом повернув корпус и голову в нашу сторону, черноморцы трунили над ним за то, что он ничего не пьет спиртного.

- Ты наш Чорномерэць... Итойе имья Пэтро Галайко, а не Петр Галаев! Пый горилку, бисовой души козак! - вскрикивали они в веселии, стараясь налить ему рюмку водки, но Галаев скромно улыбался на это, не обижался на остроты и, палив в бокал "нарзан", отпивал глотками.

По воскресеньям из станицы Кавказской приезжал Начальник лагерного сбора Атаман Отдела генерал Гулыга, жены и семьи офицеров на льготе. В таких случаях обед был парадный. Между столами было достаточно места для бальных танцев, которые начинались, когда подавалось сладкое блюдо, кофе, ликеры. Без лезгинки не обходилось ни одно веселье. Никто из офицеров не танцевал ее, поэтому возгласы: "Хорунжий Елисеев, Елисеев!... Просим на лезгинку!" - находили ответ в моей душе.

Был какой-то большой праздник. Меня вновь вызвали на лезгинку. Вдруг послышались "ревнивые" выкрики Черноморцев:

- У нас тоже есть свой лезгинер!.. Пэтро Галайко, выручай!

На мое удивление, сотник Галаев немедленно же выскочил в круг, словно на единоборство, все офицеры громко зааплодировали ему.

В лезгинке Галаев, как доподлинный горец Кавказа, проявил жар и понимание этого кавказского классического танца. В азарте исполнения он выхватил из кобуры свой револьвер и все семь пуль выпустил себе под ноги.

Я не любил лезгинку со стрельбой, но, захваченный вихрем танца, выхватил из к обзоры свой револьвер и все семь пуль выпустил в потолок.

Фурор был исключительный. Аплодисменты и клики УРА заполнили всю залу. Лезгинка закончена. Галаев подошел ко мне и крепко пожал руку.

На утро следующего дня командир 2-го Кавказского полка полковник Равва вызвал меня к себе и, сидя в кресле, тягуче произнес:

- Вы что же это там, хорунжий, наделали вчера, танцуя лезгинку?

Вы знаете, что вы пробили железную крышу в табль-д'от-е в семи местах?

Я доложил, как это было.

- Так вот что, хорунжий... или двое суток ареста за это, или семь рублей за починку крыши. Выбирайте любое, - закончил он.

Я предпочел уплатить семь рублей, чем сесть под арест. Я был назначен заведующим наезднической командой молодых казачат и, конечно, не хотел пропускать дни занятий.

Этот случай немедленно же стал известен всем офицерам лагеря. Кто-то бросил фразу, что "сотник Галаев подвел хорунжего Елисеева". Галаев был смущен и в тот же день извинился передо мною. Конечно, он не был виновен в этом, но мне его жест понравился и толкнул нас обоих, без слов, на интимную дружбу, которую не забыл ни я, ни он. Об этом потом.

Полковник Равва не был казак, но служил по Кубанскому Войску. В 1911 году, прибыв в станицу на летние каникулы юнкером Оренбургского казачьего военного училища, я застал его командиром 2-го Кавказского льготного полка. Он и штаб полка, как всегда, квартировали в нашей Кавказской станице.

Неожиданно для меня и для всей нашей семьи, однажды в наш двор вошли на английских седлах два конных юнкера Елисаветградского кавалерийского училища. Они хотели, как они отрекомендовались, познакомиться со мной, выехать на выгон и посмотреть "казацкую посаду в седле". То оказались два сына полковника Равва. В доме еще оставался мой строевой кабардинец по 1-му Екатериподарскому полку. В станице, на каникулах, я нашил на белую черкеску юнкерские погоны. В таком виде я выехал с ними на выгон. Они оказались очень хорошо воспитанными и заядлыми кавалеристами. Мы сразу же подружились. С выгона заехали в их дом, и они представили меня своему отцу, крупной матери-командирше и сестренке Ларочке, институтке 6-го класса Тифлисского института благородных девиц, также наезднице. В 1912 году они стали корнетами 5-го гусарского Александрийского полка Императрицы Александры Феодоровны ("бессмертные гусары"). В те далекие времена некоторые жены и дочери офицеров отлично сидели в седлах, надевали свои собственные черкески и делали прогулки верхами со своими мужьями. В общем, я тогда, юнкером, вошел в семью полковника Равва, как свой, поэтому через три года он по отечески предложил мне самому выбрать наказание за стрельбу в потолок во время лезгинки.

Это является предисловием к рассказу о сотнике Галаеве, который через три с половиной года признан был "Первым Героем Кубани".

Там же в лагерях от офицеров Черноморского полка я узнал, что он казак-осетин Терского Войска, станицы Ново-Осетинской. Он окончил почему-то Новочеркасское казачье юнкерское училище донского Войска и служил офицером в одном из Кубанских пластунских батальонов. Теперь он на льготе во 2-м Черноморском полку. С этими сведениями о нем, по окончании месячных майских лагерных сборов, я вернулся в Мерв, в свой 1-й Кавказский полк.

В средних числах февраля 1917 года меня вызвал в Петроград командир сотни Конвоя Его Величества, есаул Савицкий - на предмет представления офицерам Конвоя и возможности зачисления в их часть. Наша дивизия стояла на отдыхе под Карсом. Полком командовал знаменитый полковник Эльмурза Асламбекович Мистулов. Я был у него полковым адъютантом. Он написал, конечно, рекомендательное письмо своему другу, Терского Войска полковнику Кирееву, помощнику командира Конвоя, пожелал мне успеха, и я выехал.

Будучи на Родной Кубани в отпуску - юнкером из далекого Оренбурга или хорунким из далекого Туркестана, а теперь подъесаулом с Турецкого фронта, - я всегда считал обязательным и приятным, по разным причинам, заглянуть в Екатеринодар, столицу Родного Войска.

Была зима. Стоял снег, но не было холодно. В черной черкеске, при аксельбантах, при ордене Св.Владимира 4-й степени с мечами и бантом, в белой шапченке, в мелких галошах на чевяки - иду по Красной улице. Как всегда, на Красной улице много публики. На уровне Реального училища, против Войскового Собора, издали я увидел Галаева. Поверх черкески на нем длинная бикирка на легком меху, застегнутая только на самый нижний "гузик". На бикирке погоны Войскового Старшины. Тогда этот чин считался "большим" Не зная, как он отнесется ко мне, обер-орицеру, и думая, что он забыл наши лагери и лезгинку, я приготовился достойно и официально отдать ему положенную воинскую честь, как вижу - его взгляд уже издали устремился в мою сторону, он меняет направление и идет прямо на меня с улыбающимся лицом. Приблизившись, подает руку, крепко жмет мою и потом обнимает меня за плечи и чисто по восточному три раза наперекрест прикладывается щеками к моим щекам. Короткий дружеский разговор. Я узнал от него, что на войну он вышел со своим 2-м Черноморским полком на Западный фронт. Теперь их 4-ую Кубанскую дивизию перебрасывают на Турецкий. Дивизия задержалась на Кубани, чтобы дать возможность казакам повидать свои семьи, вспомнили мы и о лезгинке в лагерях и скромно, как уже солидные в чинах и летах офицеры, мягко улыбнулись.

Революция меня застала в Петрограде. Представляться никому не пришлось, и я вернулся в свой полк. Шли неприятные месяцы революции. Нашу дивизию перебросили в Финляндию. Там застал нас большевистский переворот. На Кубань полки вернулись в последних числах декабря 1917 года. Демобилизация старых присяг и формирование 1-го Кавказского полка из молодых казаков по приказу Войскового Атамана полковника Филимонова - не дали результатов. Знали мы о формировании Партизанских отрядов в Екатеринодаре, среди коих первым начал Войсковой Старшина Галаев. Потом узнали о его гибели в первом же бою против красных, под самым Екатеринодаром.

Вспомнив же лезгинку в лагерях, когда он в азарте танца порывисто бросился к своему резольверу, - я понял, что он своею чистою горячею душой не мог иначе реагировать на насилия красных, как взявшись за оружие. Взялся за оружие и погиб в первом же бою... Кисмет! Я очень глубоко взгрустнул о нем.

Война рождает героев. В Гражданской войне 1918-20 гг. некоторые его сверстники и даже моложе его в летах и чинах стали генералами. Не может быть сомнения, что Галаев выдвинулся бы на первое место среди высших офицеров Кубанского Войска.

Заграничное безвременье заглушило у многих воспоминания и чувства, чтобы отдать благодарную дань своим героям. Забыт был и Галаев.

Выпуская брошюры о полках своего Кубанского Войска, в которых я случил с 1910 года, а в гражданской войне некоторыми командовал, я иногда думал: как бы и при каком случае написать о Галаеве? Для этого я собрал довольно точные сведения о нем от его станичника, друга детства и сверстника по реальному училищу на Тереке, полковника Терского Войска Константина Семеновича Лотиева.

На Турецком фронте, с середины мая 1916 г. до середины февраля 1917-го, нашим 1-м Кавказским командовал полковник Терского Войска Эльмурза Мистулов, осетин-казак станицы Черноярской, мусульманин. При нем в полку был прикомандирован его большой друг еще по 1-му Волгскому полку - Лотиев. Они настолько дружили между собой, что на отдыхе полка под Карсом с осени 1916 года, в молоканском селе Владикарсе жили в одной комнате. Будучи полковым адъютантом, на отдыхе полка уже в чине подъесаула, при ежедневных докладах командиру полка в его комнате я всегда видел полковника Лотиева. Мистулов был умный, корректный, добрый и высокого благородства человек. Порою мы втроем предрешали некоторые полковые вопросы. Полковник Лотиев, как офицер другого Войска, только временно прикомандированный к полку, был скромен и не проявлял ни к кому своей штаб-офицерской власти. В общем, он подружился со мною. Из полка он выбыл вместе с Мистуловым, который получил высшее назначение и был произведен в генералы. С Лотиевым я встретился уже в Париже, в 30-х годах. После этого прошло еще три десятка лет. Он оставался жить в Париже, а я в Нью-Йорке. И лишь отсюда я запросил его дать мне сведения о Галаеве. Вот они:

"Войскового старшину Петра Андреевича Галаева я знал с детства. Мы сверстники. Я родился 10 октября 1878 года, а он, вероятно, в начале 1879-го.

"Отец Галаева был в отставке в чине Войскового Старшины, пользовался в станице большим уважением, почетом и считался выдающимся наездником и танцором лезгинки (кстати, надо указать, что Лотиев был сыном генерала. Ф.Е.). В 1897-м году я окончил Владикавказское реальное училище, а он, Галаев, в это время был в 5-м классе т.е. остался в нем на 2 года и, видимо, дальше не пошел._

"После Реального училища я поступил в Казачью сотню Николаевского Кавалерийского училища в Петербурге, которую окончил в 1899 году. Покойник же, Петр Галаев, в 1898 году поступил в Новочеркасское казачье юнкерское училище Донского Войска и окончил его в 1900 году, когда из всех юнкерских училищ выпускались подпрапорщиками, а у казаков - подхорунжими, с правом производства в 1-й офицерский чин через год или через два. Точно не могу сказать, вышел ли Галаев сразу в пластуны Кубанского Войска или сначала в конный полк, а потом перевелся в пластуны.

"В 1910 году, в Каменец-Подольске, я неожиданно встретился с ним. Он был офицером 1-го Линейного полка Кубанского Войска. Я был тогда офицером 1-го Волгского полка своего Терского Войска. Наши полки составляли тогда бригаду 2-й Сводно-Казачьей дивизии с 16-м и 17-м Донскими казачьими полками. В полку Галаев считался отличным строевым офицером и имел офицерский золотой призовой жетон с надписью: "за рубку".

"В 1912-м или 1913-м году он вышел на льготу по Кубанскому войску. В 1915-м году, в мае или в июне месяце, в 8-й Армии генерала Брусилова, я опять случайно встретился с Галаевым. Он был в каком-то полку Кубанского войска - кажется, во 2-м Черноморском." - Так закончил свое письмо ко мне полковник Лотиев.

Ко всему этому нужно добавить, что, как Терский казак, он офицером служил почему-то вначале в Кубанском пластунском батальоне, а потом перевелся в 1-й Линейный конный полк, а затем в Черноморский того же Кубанского Войска. Странно, что он окончил Новочеркасское казачье юнкерское училище Донского Войска, куда принимались только казаки Войска и которое содержалось исключительно на деньги Войска. В наше Оренбургское казачье юнкерское училище, которое с 1903 года, как и все Российские юнкерские училища, было переименовано и сравнено по программе с военными училищами, принимались казаки всех Войск, кроме Донского, так как юнкера содержались на войсковые деньги, по числу вакансий для юнкеров каждого Войска. Никто из разноплеменного населения России, даже Донской казак или самый настоящий русский, будь он даже сыном генерала или большого государственного деятеля, не мог быть юнкером - ни нашего Оренбургского, ни Донского Новочеркасского, так как эти училища содержались чисто на казачьи деньги и только для казачьих юнкеров. Возможно, что отец Галаева имел какие-то заслуги перед Донским войском, и поэтому его старший сын был принят в войсковое юнкерское училище. 2-й сын, Константин, окончил сотню Николаевского кавалерийского училища.

Генерал В.Г.Науменко, проживающий в данное время под Нью-Йорком, в те первые боевые месяцы 1918 года, будучи подполковником генерального штаба и занимая должность начальника походного штаба, написал:

"С первых чисел декабря 1917 года (в Екатеринодаре) приступил к формированию 1-го Партизанского отряда войсковое старшина Галаев, и с середины декабря к формированию 2-го Партизанского отряда приступил военный летчик капитан Покровский" (Стр.10-я).

"К 22-му января 1918 года у Галаева было около 300 человек и 4 орудия (перед боем этого дня. Ф.Е.) и с Покровским пришло около 300 человек. В этом бою мы потеряли нашего Первого партизана, доблестного войскового старшину Галаева, убитого пулей в то время, когда противник начал отступать. После его смерти командование обоими отрядами объединил капитан Покровский."

Этот бой произошел у железнодорожного разъезда Энем, почти под самым Екатеринодаром, с 4-тысячным отрядом красногвардейцев и матросов, наступавших со стороны Новороссийска. Дальше генерал Науменко пишет:

"26 января 1918 года Екатеринодар торжественно встречал отряды, разбившие противника. На вокзал выехали: Войсковой Атаман полковник Филимонов, члены Рады, Кубанское Правительство, представители городского управления и много народа. Прилегающие к вокзалу улицы были заполнены народом, восторженно встречавшим победителей.

"Капитан Покровский был произведен в полковники Войсковым Атаманом. В память главного героя боя и победителя красных, Войскового Старшины Галаева, его именем был назван 1-й Партизанский отряд.

27-го января весь город провожал к месту вечного покоя тела Войскового Старшины Галаева и партизанов его отряда - прапорщика Моисеенко и женщины-прапорщика Татьяны Бархаш". (Справка: "Кубанский исторический и Литературный Сборник" 11 8, январь-Февраль 1961 года, стр. 10, 13 и 14, город Оранжебург, Северная Америка. Издатель В.Г.Науменко).

Мы закончим этот (буду считать) исторический очерк тем, что в этом 1973 году, 22 января старого стиля, а нового 4-го февраля исполнится 55 лет со дня гибели Первого Героя Кубани в гражданской войне, Войскового Старшины Петра Андреевича Галаева. Погиб он 39-ти лет от рождения.

Полковник Ф.И.Елисеев.